Ребекка Солнит - Мужчины учат меня жить [litres]

2013

Женщина развешивает белье. Происходит все сразу – и ничего. Она вся скрыта белой простынёй: видны лишь пальцы, крепкие смуглые икры и ступни. Ветер прибивает простыню к телу женщины, мы видим очертания её фигуры.

Самая обычная, повседневная сцена: женщина вешает одежду сушиться. При этом на ней черные туфли на высоких каблуках, как будто она одевалась совсем не для домашнего труда – или как будто домашний труд для нее своего рода танец. Она так расставила ноги, словно делает танцевальное па. На земле видна тень женщины и ещё одна тень – потемнее – от белой простыни. Похоже на длинноногую темную птицу – словно из ног женщины произрастает какое-то другое существо. Простыня развевается по ветру, полощется и ее тень, а окружающий пейзаж прост, гол и лишен масштабов; кажется, что горизонт искривлён не по-земному… Самая обычная – и при этом необычная сцена. Она развешивает белье – и рисует. Рисование доступно безъязыким, оно взывает ко всему, но не говорит ни слова, оно рождает множество смыслов, не выбирая ни одного конкретного, и ставит открытые вопросы вместо того, чтобы давать ответы. Женщина на этой картине Аны Тересы Фернандес одновременно существует и стирается из реальности.

Я много думаю об этом изгнании из действительности. Вернее, о том, что оно повторяется вновь и вновь. Семейное древо одной моей подруги охватывает добрую тысячу лет, но женщин на нем нет. Недавно она обнаружила, что на нем нет даже ее самой, хотя есть ее братья. Не было ее матери, не было матери ее отца. И отца ее матери. На семейном древе нет бабушек. У отцов есть сыновья, внуки – и так продолжается род, передается фамилия. В роду три ветви, и чем дальше мы углубляемся в историю, тем больше людей недостает: нет сестер, теток, матерей, бабушек, прабабушек. Стольких людей просто стерли – с бумаги и из истории.

Семья этой женщины родом из Индии, но подобная схема хорошо знакома и западным людям: библейские родословные точно так же тянутся от отцов к сыновьям, не более. В новозаветном Евангелии от Матфея огромная, о четырнадцати поколениях генеалогическая схема тянется от Авраама до Иосифа (упуская из виду, что предполагаемый отец Иисуса – не Иосиф, а сам Господь). Древо Иессеево – своего рода тотемный столб генеалогии Иисуса по мужской линии, согласно Матфею, – в средние века изображали, в числе прочего, в виде витражей. Именно это древо считают предтечей семейных родословных. Таким образом, связность и последовательность – патриархата, наследия, повествования – обеспечивают тем, что вымарывают оттуда живых людей.

Вычеркните свою мать, двух своих бабушек, четырех прабабушек. Еще несколько поколений – и вычеркнутыми окажутся сотни, а там и тысячи женщин. Исчезнут матери, а за ними отцы и матери этих матерей. Люди продолжат исчезать и исчезать, словно и не жили никогда, пока лес не превратится в одно-единственное дерево, сеть – в одну-единственную нить. Именно так создается линейная история крови, влияние, смысл. Я постоянно наблюдала подобное в истории искусства – когда нам говорили, что Пикассо «породил» Поллока, а Поллок – Уорхола, и так далее, как будто на художников влияют только другие художники. Несколько десятилетий назад произошел знаменитый случай: лос-анджелесский художник Роберт Ирвин высадил из машины на обочину шоссе одного искусствоведа после того, как тот отказался признать художника в молодом парне, который обновлял старые автомобили. Когда-то Ирвин занимался подобным сам, и эта культура во многом на него повлияла. Одна современная художница была более учтива, но не менее, чем Ирвин, расстроена, когда прочла заметку о себе в каталоге, где в снисходительном тоне рассказывалось, что она – прямая последовательница Курта Швиттерса и Джона Хартфилда. Она-то знала, что вдохновлялась физическим трудом, ткачеством и другими ремеслами, скупыми жестами, которыми обменивались каменщики, работавшие у нее в доме, когда она была маленькой. У каждого есть подобные источники вдохновения, появляющиеся еще до школ и училищ, возникающие будто из ниоткуда, просто из повседневной жизни.

Такие якобы вычеркнутые источники я называю «прабабками».

Вычеркивали женщин из реальности и другими способами.

Возьмем сохранение и перемену имен. В некоторых культурах женщины оставляют свои фамилии, но чаще всего детям достается фамилия отца, а в англоязычных странах до совсем недавнего времени к замужним женщинам также обращались «миссис» плюс имя мужа. Вместо Шарлотты Бронте, например, получалась миссис Артур Николс. Такая система вычеркивала всю родословную женщины и даже сам факт ее существования. Все в соответствии с англосаксонским правом, описанным Блэкстоном в 1765 году:

«В браке муж и жена для закона становятся одним лицом, то есть само существование или юридический статус женщины на время брака аннулируются или во всяком случае объединяются со статусом мужа; под его защитой, покровительством и опекой она и живет дальше, именуясь юридическим языком femme-covert… либо под защитой и влиянием своего мужа, барона или лорда; статус ее в браке именуется coverture. По этой причине мужчина не может ничего подарить своей жене или заключить с нею сделку, ведь дар означает, что она существует сама по себе».

Он заслонял ее – словно простыня, плащ, решетка. Сама по себе она не существовала.

Сколько же их – видов небытия женщин! В начале войны в Афганистане в журнале New York Times Sunday появилась статья на эту тему с иллюстрацией на обложке. Предполагалось, что на иллюстрации будет семья – но я увидела только мужчину и детей. Только потом с изумлением я осознала, что приняла за занавеску или мебель полностью скрытую чадрой женщину. Она совершенно исчезла из виду. Что бы ни говорили о чадре и парандже, суть их одна: они делают людей буквально невидимыми.

История женских покрывал насчитывает много столетий. Подобные существовали в Ассирии более трех тысяч лет назад, когда женщины делились на две категории – респектабельные жены и вдовы, которым предписывалось носить чадру, и проститутки и рабыни, которым она запрещалась. Покрывало было своего рода инструментом защиты «частного» пространства, признак того, что женщина принадлежит лишь одному мужчине. Это было ходячее воплощение угнетённости. Менее «портативные» его варианты привязывали женщин к дому, домашнему хозяйству и воспитанию детей, исключая при этом из общественной жизни и лишая возможности свободно перемещаться. Очень часто мужчины привязывали женщин к дому, чтобы контролировать их эротические порывы. Таковые были абсолютно немыслимы в условиях патрилинейности (признания наследования только по мужской линии): отцы должны точно знать своих сыновей, чтобы строить исключительно мужскую родословную. В матрилинейных обществах необходимость подобного контроля гораздо меньше.