Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Встреча Бендера с восточным философом довольно верно отражает живой интерес порабощенных колонизаторами народов Востока – тех же китайцев и индусов – к советскому опыту построения государства, независимого от диктата Запада. А потому философские вопросы великого комбинатора остаются без ответа, махатмы сами стремятся в Страну Советов в поисках истины:

– Учитель говорит, – заявил переводчик, – что он сам приехал в вашу великую страну, чтобы узнать, в чем смысл жизни. Только там, где народное образование поставлено на такую высоту, как у вас, жизнь становится осмысленной.

В чертах заезжего мудреца современники легко узнавали Рабиндраната Тагора – индусского поэта и философа, который в те годы много путешествовал по Европе. Впрочем, его восхищал не только советский опыт. В 1927 году, побывав в Италии, Тагор выступил с восхвалением Бенито Муссолини и его режима.

Когда Бендер вопрошает переводчика заезжих американцев, что те делают в чистом поле, « вдалеке от Москвы, от балета «Красный мак », он имеет ввиду ту самую антиколониальную пропаганду на государственном уровне. А именно, знаменитый спектакль на тему «пробуждения народов Востока» – балет «Красный мак», который был поставлен в Большом театре в 1927 году и продержался в репертуаре более 30 лет. Суть такова: советский корабль приходит в китайский порт. Его прибытие вызывает горячие симпатии к СССР со стороны трудящихся и озлобление в среде европейцев и китайской буржуазии, боящейся «разлагающего влияния большевиков». Против советских моряков организовывается заговор, расстраиваемый китайской артисткой Тая-Хоа («Красный мак»). Озлобленные неудачей заговорщики убивают Тая-Хоа; умирая, она завещает окружающим ее трудящимся бороться за революцию.

Танцевали сознательную китаянку почти все звезды Большого – например, О. Лепешинская. А потому балет «Красный мак» действительно был одной из изюминок для посещавших советскую Москву иностранных туристов, которых становилось все больше. И, как ни странно, с фрагментом легендарной постановки знаком почти каждый из вас, с детства знающих матросский танец «Яблочко». Это танец советских матросов из «Красного мака» на мотив одноименной песни, получившей широкую известность во время Гражданской войны [134] М. Светлов вспоминает о популярной песне в стихотворении «Гренада»: «Мы ехали шагом, мы мчались в боях/ И «Яблочко» песню держали в зубах…». . Таковы неожиданные отголоски антиколониальной борьбы 1920-х годов в нашей культуре.

В 1934 году, впервые после Октябрьской революции, Советский Союз широко открыл свои границы для обычных иностранных туристов. У СССР появились реальные достижения, которые необходимо популяризировать, да и нужду в иностранной валюте массовый туризм помогал утолить. «Жизнь, особенно на Украине, все еще оставалась очень тяжелой. Тем с большей тщательностью готовились власти к приему иностранцев. Надо признать: была действительно проделана огромная работа. Обучение гидов являлось лишь ее небольшой, хотя и важной частью…» (12) В ожидании туристического бума проводился капитальный ремонт лучших гостиниц и ресторанов. Скажем, в Киеве новосозданная организация «Интурист» («Иностранный турист») оборудовала роскошный отель «Континенталь» у самого Крещатика (во время войны гостиница сгорела, и на ее месте возведено здание консерватории).

Закупалось высококачественное столовое и постельное белье, посуда, переоборудовались кухни, завозились холодильные установки. Заполнялись импортными товарами красиво оформленные гостиничные киоски, в США и Италии закупили легковые автомобили и открытые автобусы с брезентовым верхом на случай дождя. «На работу в систему «Интуриста» приглашались квалифицированные старорежимные повара, официанты, швейцары, которым сшили специальную форму с золотистыми галунами и лампасами. В костюмы спортивного покроя одели и шоферов сверкающих “линкольнов” и “фиатов”. На Днепре интуристов ждала белоснежная моторная яхта с баром, заполненным всевозможными напитками» (11).

Глубже в провинции и обслуживание было попроще, и нравы грубее, но раболепие перед иностранцами тоже практиковалось. И. Эренбург описывает случай, характерный для описываемой эпохи – действие происходит во все том же 1934 году: «…я был в Иванове. Зашел в ресторан. Зал загромождали пыльные пальмы. На столиках лежали грязные скатерти с засохшими следами вчерашних соусов и позавчерашних борщей. Я сел за столик, который выглядел чище. Официантка закричала: “Вы что, не видите?.. Это для иностранцев…” Оказалось, в местном текстильном институте учатся два молодых турка. К ним относились с почтением и обед им подавали на чистой скатерти» (12).

Не изменилось заискивающее отношение к иностранцам в нашей стране ни в тридцатые годы, хотя и едко высмеивалось теми же Ильфом и Петровым в своих фельетонах (например, «Театральная история»), ни много позже. Л. Смирнова вспоминает в мемуарах: «В Тбилиси нас очень хорошо принимали. И вдруг нас выселяют из гостиницы, потому что приехали иностранцы… Как всегда, у нас перед иностранцами расшаркивались, а на своих плевали» (13). Носители драгоценной иностранной валюты всегда были в чести нуждающихся в ней государств – будь то могучий СССР вчера или Северная Корея сегодня.

Это ситуация порождала у советского человека системный комплекс неполноценности – и перед иностранцем, и перед родиной того иностранца, и, одновременно, презрение к своей заискивающей стране.

Поездка в тридцатые годы в Советский Союз обходилась очень дешево. За 100 долларов на протяжении недели можно было побывать в Киеве, Москве, Ленинграде, имея полный пансион и обслуживание. Правда, и доллар был тогда «тяжелее». Но все же многие туристы уезжали в полной уверенности, что СССР – самая дешевая страна в мире. В. Бережков описывает свои ощущения от первой встречи советского гида-комсомольца с потянувшимися в СССР иностранцами: «Роскошь итальянского судна, экстравагантные туалеты пассажирок, экзотика итальянской кухни… Тогда я, пожалуй, впервые остро ощутил, насколько жизнь в нашей стране далека от Запада. Но это не воспринималось как преимущество капиталистической системы над социалистической. Мы считали, что в таком круизе могут участвовать лишь очень богатые, тогда как трудовой народ в западных странах прозябает в нищете. В то время в какой-то мере так и было. Мы в Советском Союзе верили, что создаем строй, в котором все будут равны и счастливы. Нам вовсе не казалось необходимым иметь такую роскошь, какой себя тешат капиталисты…» (14)

И, разумеется, в отместку за буржуазную роскошь советским пропагандистам необходимо было показать экономические достижения социалистического строя, что имело важный смысл – да, у вас роскошь и разложение, но за нами разумное планирование и обустройство общества. Таков, к слову, смысл поездки иностранных корреспондентов на Турксиб, описанной Ильфом и Петровым в «Золотом теленке»: «Из купе вышли совжурналисты, из соседнего вагона явилось несколько ударников, пришли еще два иностранца – итальянский корреспондент с фашистским жетоном, изображающим ликторский пучок и топорик, и немецкий профессор-востоковед, ехавший на торжество по приглашению Вокса. Фронт спора был очень широк – от строительства социализма в СССР до входящих на Западе в моду мужских беретов. И по всем пунктам, каковы бы они ни были, возникали разногласия» [135] И там же интересные наблюдения о разности уровня бытовой культуры: « Заграница… с ужасной вежливостью посматривала на ударников в сапогах и на советских журналистов, которые по-домашнему явились в ночных туфлях и с одними запонками вместо галстуков ». Это эпоха вынужденного демократизма облика советского человека – вспомним булгаковского Ивана Бездомного, разгуливающего по столице в тапочках. .