Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

С легкой руки инициативной группы уже идут победные отчеты о создании таких комиссий, о проведении конференций, в который, как в Челябинской области, будет участвовать 600–800 правозащитников-делегатов. Сколько же их там всего? По Алексееву А.В. Челябинская область живет в высшей стадии демократии. С таким количеством правозащитников не могут быть нарушены права человека, законы, экология. На каждом судебном процессе там присутствует, видимо, по нескольку правозащитников, а, возможно, там

следователи, прокуроры и судьи являются правозащитниками? Пора всем нам ехать туда на учебу. Как все это знакомо, победные реляции, выполнение и перевыполнение планов и ни одного конкретного выигранного до конца правозащитниками Челябинска дела. А на мой взгляд Челябинскую область давно уже пора посетить комиссиям международных организаций, в том числе и ОБСЕ, потому что года не прошло как в Челябинск не дали возможности выехать из Москвы для беседы со мной немецкому телевидению.

Я твердо убежден, что от этой власти правозащитники обязаны требовать выполнения ею же изданных законов, а не сотрудничать с ней. Кроме того, пора бы уже серьезно задуматься над вопросом: “А нужна ли нашему народу именно такая власть?”

Орехов считал, что все это характерный пример работы КГБ, приводил известные ему аналоги. Раздосадованный Лев Пономарев имел наглость при мне подойти к Виктору и сказать:

— А чего это вы выступаете? Вы думаете мы не знаем, где вы служили?

Это человек, не имевший за душой ничего, кроме кухонных разговоров и митингов во славу Ельцина, смел так говорить с одним из лучших людей России.

Виктору трудно было оставлять в России сына (от первого брака) и мать, он успешно работал в «Гласности», формировал состав выступающих и выступал на шестой конференции «КГБ: вчера, сегодня, завтра», но положение его становилось все опаснее, для КГБ он был изменником, а главное правозащитный мир «новой» России не имел ничего общего с тем диссидентским, конца 70-х годов, ошеломивший когда-то Виктора абсолютной чистотой и самоотверженностью, готовностью к подвигу и любовью к России, ради которого он и шел на гибель. И Виктор с моей помощью обратился за эмиграционной визой в посольство США.

Перед отъездом Орехов в «Гласность» привел сержанта милиции, которого когда-то сам же уговорил служить. Тот говорил с отчаянием:

— Приходится уходить. Заниматься поборами и подбрасывать наркотики я не хочу, а без этого мои товарищи мне не верят, считают, что я стукач. А я ведь шел в милицию, чтобы помогать людям…

Французское телевидение недавно показало фильм об Орехове, разыскав его, скрывающегося под чужой фамилией, в США. Показало, как он подрабатывает разнося пиццу по домам, видны его горечь и обида. Виктор — действительно великий русский человек, подлинный герой, но даже то, что было сказано в фильме теми немногими, кто его помнит и к кому (иногда по наивности) обращались французские журналисты, было не вполне справедливо. И все же слава Богу, что хоть такой фильм, хотя бы во Франции все же есть. А в России Виктор Орехов, к несчастью, совсем забыт.

Я ездил с французскими документалистами в пермские зоны и они засняли, но, к сожалению, не включили в свой фильм поразительную сцену — на опушке леса из-под снега торчат немногие кресты — могилы погибших здесь заключенных. И при нас из «десятой» зоны выезжает на лошади мусорщик и выливает еще две бочки с помоями на последние еще видные жалкие деревянные памятники.

Но меня опять звали поближе к власти, по-видимому, просто хотели купить. Думаю, что в тоже время, когда судили Виктора или даже когда разворачивалась работа Трибунала, у нас раздался звонок из администрации президента и меня для чего-то пригласили к Красавченко — первому заместителю руководителя аппарата президента. Я, из любопытства, приехал. Уже не помню, где был разговор — на Старой площади или в Кремле, но в кабинете кроме Красавченко оказался еще и Батурин — помощник Ельцина. Без особенных экивоков мне было предложено стать заместителем Сергея Ковалева — в то время председателя комитета по правам человека при президенте (и еще по-прежнему подобной комиссии в Государственной Думе).

Мне трудно сказать зачем это предложение было мне сделано. Раза два встречая потом и Батурина и Красавченко я никогда их не спрашивал об этом. Может быть это была попытка введя меня в свой круг пытаться остановить работу над Трибуналом (хотя Рубанов, в это время — заместитель секретаря Совета Безопасности при маршале Шапошникове, встретив меня однажды случайно на каком-то посольском приеме, отвел в сторону и сказал — «Ваш Трибунал как-то сработает только через пять лет, а в Кремле никто больше, чем на полгода вперед не думает»).

Может быть это была надежда, что я в восторге от предложенного кабинета стану совсем ручным и не только забуду о Трибунале, но еще и начну конфликтовать или даже выживать Ковалева (кстати говоря, штаты не предусматривали должности его заместителя — это для меня на время Красавченко и Батурин ее собирались создавать, а как бы Ковалев мог возражать против меня).

А между тем Сергей Адамович как раз в это время делал все самое важное и самое лучшее в своей жизни (по моему мнению), в чем его никто не мог бы заменить. После первых же варварских бомбардировок Грозного в начале танковых прорывов к центру города он тут же поехал в столицу Чечни, прятался со всеми в подвалах президентского дворца и в первую очередь благодаря ему чеченцы в течение всей первой войны понимали, что в войне на их земле виноват не русский народ, а кремлевские бандиты. Чеченцы в то время сами спасали сотни несчастных необученных русских мальчишек, которых «на авось» послали воевать по приказу авантюристов или, как считал, генерал Рохлин — московской мафии. Конечно и многие другие старались сделать все, что могли. Мощных демократических организаций уже не было, но еще были не до конца задавленные, не до потрохов купленные СМИ и голос Ковалева в них, как лица вполне официального (не возразишь) звучал в те два года чище и сильнее, чем когда-бы то ни было. Я впервые пожалел, что отказался когда-то как он баллотироваться в Верховный Совет СССР. А потому и не получил таких, как появились у Ковалева, возможностей. Впрочем, для этого мне бы пришлось сотрудничать с Гайдаром, Ельциным, и быть соучастником начала чеченской войны, а это у меня бы вряд ли получилось.

И тем не менее именно Сергей Адамович в эти два года пытался спасать (и спасал!) хоть кого-то из чеченцев и русских, поехал, реально рискуя, в автобусе с Басаевым, чтобы освободить захваченных террористами пациентов в больнице Буденовска, громко и прямо называл преступлениями все, что происходило по приказу из Кремля в Совете Европы. Чтобы хоть как-то заглушить голос Ковалева послушные комунисты и делегаты от партии Гайдара, Черномырдина (даже скучно припоминать как она тогда называлась) лишили Ковалева поста в Комитете по правам человека Госдумы, но это мало, что давало.