Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

— Переезжайте поскорее, что вам маяться, а через два дня подпишем договор. И я согласился на переезд в четверг, утром в пятницу мы разместили все оборудование на новом месте, но уже во второй половине дня появились какие-то рослые хорошо одетые мужики средних лет, которых реставратор объявил своими совладельцами. Они многое знали о «Гласности» и тут же высказали сомнение, что фонд может размещаться на Остоженке поскольку КГБ — против и сами представились сотрудниками КГБ. Я жестко ответил:

— Это начальник тюрьмы мог меня перевести из одной камеры в другую. В Москве я сам буду выбирать место работы.

«Совладельцы» не возражали, реставратор все уговаривал «завтра подпишем договор и все наладиться». Но положение становилось напряженным. Мы с Димой решили остаться на ночь и подежурить в новом офисе. Перед тем я обошел дом со всех сторон и обнаружил, что к нему примыкает стена сирийского посольства. Стало ясно, что такой пункт слежения не мог быть арендован какой-то, пусть даже самой пробивной реставрационной компанией и нас попросту заманили в ловушку. Уже с утра и здесь были выключены свет и телефон, вскоре выяснилось (по смыслу вопросов «кооператоров»), что заранее были оборудованы прослушки.

Часов в одиннадцать вечера 20 апреля, когда сотрудники мэрии — Дима Чегодаев и другие ушли вместе с редакцией, а мы с Димой Востоковым остались дежурить ночью. К тому времени, когда совсем стемнело, а улицы в Москве тогда почти не освещались, мы услышали как во двор въехали несколько машин и кто-то начал выламывать запертую нами дверь. Вскоре комнатки наполнились парнями приехавшими вместе с «совладельцами реставратора»:

— У вас нет права здесь находиться.

Скрутив нас с Димой, а у него врожденный порок сердца и все могло кончиться совсем серьезно, начали выносить наши компьютеры и грузить по машинам. Чтобы мы не мешали грабежу, нас сперва держали в доме, потом меня вытащили и заткнули на последнее сиденье одной из четырех «Волг» с гебешными номерами между двумя вполне откровенными оперативниками.

В заявлении в прокуратуру я писал:

«Вывернув руки и полузадушив, чтобы не мог позвать на помощь, двое из десантников затащили в принадлежащую им машину, где выломав руки, выкрутив с помощью специальных приемов ноги и обхватив рот и горло, чтобы не мог кричать, продержали, применяя пытки, более полутора часов.

В редакции оставался Д. Востоков, которого по команде Гайстера сбили с ног, повалили на землю и с выкрученными руками втащили на второй этаж дома по ул. Остоженка 30, стр. 2.

После этого все одиннадцать вышеупомянутых лиц были заняты разбоем, перетаскивая из помещения редакции в собственное помещение компьютеры, принтеры, телефаксы, автоответчики и другое оборудование и имущество редакции и личного ее сотрудников.

Когда акты разбоя были завершены, полузадушенного С. Григорьянца также втащили в помещение кооператива, где повалили навзничь на пол, причем один из наймитов стоял у него на руках, второй — на ногах. В другой комнате «рестовраторы» угрожали пистолетом Д. Востокову. Именно эту сцену и застали сотрудники Ленинского РУВД».

Но я так и не узнал, куда они собирались меня везти и что делать.

Внезапно появился наряд милиции с автоматами наперевес, меня освободил, а ночных гостей, попытавшихся вытащить пистолеты, уложил на пол. Оказалось, что так же как я позвонил домой и предупредил, что буду ночевать в офисе, позвонил и Дима, а один из сердобольных его приятелей решил принести нам ужин, но увидев во тьме явную сцену грабежа вызвал наряд ОМОН'а. К сожалению, на этом все не закончилось. Лежавшие на полу персонажи теперь вместо пистолетов вытащили свои удостоверения КГБ и ОМОН'овцы с явным отвращением вынуждены были сначала их отпустить, а потом и уйти сами. Гэбисты отряхнулись, разбежались по машинам и уехали со всем нашим имуществом — компьютерами, факсами, архивом вновь накопленным после грабежа восемьдесят восьмого года.

Меня уже никто никуда не тащил и мы с Димой пошли по ночной Москве сперва в институт Склифасовского «снимать побои» — мы были изрядно помяты, потом на Петровку писать заявление дежурному майору о грабеже. Он, конечно, уже все знал и заявление очень не хотел принимать — впрочем, все это не имело ровно никакого значения.

Естественно, ни одного сообщения в совершенно свободной русской печати, по радио и на телевидении о разгроме в центре Москвы одной из самых крупных и известных демократических организаций не появилось, из многочисленных тогда еще демократических организаций и депутатов Думы никто и не подумал слово сказать — все они были заняты «высокой» политикой в новой демократической Думе и печати, уголовное дело «зашло в тупик» поскольку все нападавшие и даже черные «Волги» с записанными мной гебешными номерами оставались «неустановленными». Только Илья Иосифович Заславский, работавший в то время в мэрии Москвы недели через две устроил мне встречу в своем кабинете с начальником КГБ по Москве и Московской области и одновременно первым заместителем директора КГБ России Савостьяновым — тем самым, кто меньше года назад объявил, что именно я буду его контролировать.

Врал мне Савостьянов с легкостью, о том, что из КГБ уходят офицеры не сдавая ни удостоверений, ни оружия, именно такие, неизвестные ему люди и напали на фонд «Гласность».

— И продолжают ездить на служебных машинах?

— Ну, всякое, знаете, бывает, сказал уходя Савостьянов, — а вообще-то у нас много домов, мы можем один отдать вашему фонду (может быть в этом и была одна из целей разгрома).

— Ну, нет, у КГБ я дома не возьму, — ответил я и Савостьянов ушел.

Галина Васильевна Старовойтова — в это время еще помощник президента трижды напомнив Ельцину, добилась того, что месяца через полтора нам кто-то сообщил, что на каком-то, якобы совершенно случайном складе храниться наше оборудование. Компьютеры и факсы мы получили назад, но, конечно, без дискет и без архива.

Начались мучительные поиски нового помещения. Довольно быстро мне его предложил бывший заместитель Заславского по Октябрьскому райисполкому, замечательный человек и, как говорили, очень крупный ученый, член-корреспондент Академии Владимир Ильич Жегалло в то время ставший заместителем директора Геолого-минералогического музея на Моховой, рядом с университетом. Мы уже составили договор, но тут директором музея, кажется, по протекции Елены Георгиевны был назначен Юра Самодуров. Он категорически отказался подписать договор. Глазки его бегали, руки дрожали и он почти кричал мне в истерике:

— Меня снимут, если я разрешу «Гласности» работать в музее. Я вам не правозащитник, я — музейщик, у меня большие планы.