Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

Но чего же ты тогда лезешь в фонд Сахарова и к диссидентам в еще сахаровский «Мемориал»…

Сняли его и без нас месяца через полтора, конечно, он не был ни музейщиком, ни научным руководителем известных профессоров. Когда я сказал Елене Георгиевне, как ведет себя ее протеже, она молча развела руками — никого лучшего, как она считала, у нее не было.

Я лет пять с Юрой не здоровался, потом решил забыть об этом и очень пожалел — Юра не мог не делать каких-нибудь пакостей. К нему просто опасно было подходить близко. Думаю, что ничего кроме вреда, он музею Сахарова не принес, главное же сам музей никогда под его руководством не становился центром общественной жизни. Ни одна серьезная инициатива никогда из него не исходила. То есть, на самом деле трусость Самодурова, как и глупость Новодворской, это самое лучшее, что о них можно предположить. На самом деле Самодуров уничтожил музей Сахарова, который и по имени Андрея Дмитриевича, и по положению, и по возможностям должен был стать центром борьбы за демократию в России и наиболее мощной правозащитной организацией, тем более, что в эти годы в этом была такая острая необходимость. Но Ковалев, как председатель правления, был совершенно безынициативен, и, занимая, как ему казалось, гордые посты при Ельцине и Государственной Думе, музеем мало интересовался. А Самодурова вообще никакая работа не интересовала. Они все жили на деньги, которые для них выпрашивала Елена Георгиевна, и уже одно то, что они ничего не делали, что Сахаровского центра в Москве практически не было, стало гигантской потерей для и без того гибнущей демократии в России. Гена Жаворонков, который был членом правления Сахаровского музея, с отчаянием мне говорил:

— Ковалев ни на что не способен, а для Самодурова все это чужое. Войди ты в правление музея и заставь их хоть что-нибудь делать.

Ну, во-первых меня никто туда не звал, хотя, если бы я захотел, то никто и помешать бы мне не смог, стать членом правления. Но быть где-то для проформы я не привык, а необходимость каждый год создавать «Гласность» заново, проводить конференции о КГБ, поддерживать еще не уничтоженные провинциальные организации была такой трудной, что на Сахаровский музей сил не оставалось. В конце концов Самодурова выгнали за проведение выставки «Осторожно, религия». И слава Богу, что выгнали, но, к сожалению это помочь уже ничему не могло. Его тогда все защищали, сделали почти героем, не понимая, как много вреда он принес, и что в принципе недурную, хотя и провокационную выставку «Осторожно, религия» на самом деле можно было провести в любом другом месте. А к музею Андрея Дмитриевича она не имела никакого отношения. Говорят, как всегда с опозданием на много лет, это понял и Ковалев, и что-то подобное сказал в адрес Самодурова, но все это было слишком поздно.

Почти такой же, но гораздо более сложной катастрофой для демократической жизни России стало возвращение в Москву Кронида Любарского и возобновление им не работы, но формального существования Хельсинкской группы. Этот, созданный Юрием Орловым, центр общественной жизни в Советском Союзе, основной центр борьбы за права человека, сгруппировавший вокруг себя почти все другие общественные объединения, и издававший (и распространявший в мире) регулярные сенсационные «документы» о положении в СССР, не имел ничего общего с тем, что назвал тем же именем Кронид. Кронид, как и Самодуров, из важнейшего центра политической борьбы, которая шла в эти годы в России с необычайным напряжением собрал такой интеллигентный междусобойчик — небольшой клуб, из хорошо знакомых между собой людей, который не делал абсолютно ничего, и само его отсутствие было чудовищной потерей для российской общественной жизни. При Крониде, правда, Хельсинская группа еще не имела того гнусного вида, который приобрела при Алексеевой. Еще не было выписанных из Иркутска юных сотрудников прокуратуры в качестве организаторов и проектов уничтожения остатков демократического движения в России при помощи общественно-государственных организаций по всей стране, но само отсутствие в и без того такой слабой и нуждающейся в серьезных опорах общественной жизни России таких организаций, как Сахаровский музей и Хельсинская группа, на самом деле было практически равно уничтожению «Демократической России», самоуничтожению «Мемориала», как общественно-политической организации, гибели в Париже «Русской мысли» и непрекращающейся кровавой борьбы КГБ с фондом «Гласность».

Как это ни скучно, но здесь мне придется напомнить несколько забытых вещей о Крониде Любарском. Вернулся в Москву он не просто так, а став заместителем главного редактора самого известного журнала издаваемого КГБ — «Новое время» (для большей части его зарубежных корреспондентов — их журналистские корочки были только прикрытием). В эти смутные годы, может кто-нибудь и верил, в то, что КГБ больше нет и «Новое время» теперь стал таким либеральным журналом и, уже ни от кого не зависимым и никаких функций не исполняющим. Но, к несчастью, были основания думать, что все это только ширма. Не буду перечислять все, что и тогда было связано с «Новым временем», было известно о нем, но Сергей Дубов, бесспорно посторонний и достойный человек, по недомыслию залезший в этот змеиный клубок, заплатил за это и своей жизнью и жизнью своего сына. Собственно говоря, и в естественность смерти, вероятно слишком авантюристичного Кронида, я тоже не вполне верю. Но напомню несколько его зарубежных историй.

Я очень любил и считал святым Антона де-Миуса, Антона Антоновича, как он всегда предлагал себя называть. И он и его очаровательная жена были переполнены христианским стремлением всем кому можно помочь. Не имея внешне никакого отношения к России, происходя из древних аристократических шотландско-бельгийских семей с семейным гербом на стене их маленького уютного домика в Брюсселе, они как-то выбрали именно Россию и русский народ, как мир особенно нуждавшийся в их помощи. Они выучили русский язык и, пользуясь своими семейными связями в Бельгии и вообще в Европе, помогали сперва христианским организациям, в СССР христианским, а потом все более и более диссидентским изданиям. Где-то в Брюсселе, как говорил мне Антон Антонович, через много лет, уже очень больной, а в те годы и мне было трудно приезжать в Брюссель, есть большой склад книг русской эмиграции, изданных и с его помощью, и он все надеялся, что я смогу увезти его в Москву. А потом Антон Антонович решил, что для помощи демократии в России нужен журнал, где было бы больше хроники, больше текущей информации, идущей прямо из Советского Союза. Смог найти на этот журнал деньги, издателей, способ распространения, но тут в Мюнхене появился Кронид. Антон Антонович никогда не рассказывал мне подробностей, но, по-видимому, он сам познакомил Любарского с теми, от кого все это зависело, и по своей доброте продолжал к Любарскому, как политзаключенному, относиться очень уважительно, но так или иначе, все эти деньги и все возможности, созданные де-Миусом, Кронид быстренько перевел на себя. Кому-то объяснив в правильно адресованных письмах и уговорах, что такой журнал, а это и был «Страна и мир», должен издавать и редактировать только русский, да еще недавно освободившийся из лагеря. Антон Антонович даже не очень возражал, что все созданное им теперь перешло другому. Думаю, что эта история мало кому известна, поскольку де-Миус не был публичным человеком, и может быть, кроме меня никому и не рассказывал об этом.