Газета День Литературы - Газета День Литературы # 88 (2004 12)

Теория освобождения труда

Умудрила наши руки.

Славьтесь, добрые науки

И колхозы-города!

И еще разница: в "Столбцах" на этом языке говорил никому не ведомый вятский уроженец, только что окончивший Ленинградский пединститут, а в "Торжестве земледелия" — поэт, на котором после "Столбцов" горит клеймо подозрительного юродивого.

Понимает ли Заболоцкий, что ему грозит?

Трезвым краем своего рассудка Заболоцкий просчитывает резервные пути на случай запрета публикаций. Это — переводы. Перевод "Слова о полку Игореве" с древне-русского на современный русский. Переводы грузин.

Перевод "Слова..." будет со временем признан не просто новаторским, но лучшим в кругу переложений великого памятника: именно перевод "Слова..." вытащит Заболоцкого на этот литературный свет из литературного небытия в 1946 году.

Переводы из грузинских поэтов, начатые в 1935 году, навсегда впишут имя Заболоцкого в русско-грузинские хрестоматии, и в самом конце жизни он даже получит за них от Советской власти небольшой орден. Но прежде следователи 1938 года напаяют ему за них "связь с националистически настроенными писателями Грузии"...

Следователи выбивают из него показания пять дней, затем он получает пять лет. Его спасает врожденная аккуратность: когда в очередную шарашку требуются чертежники, он осваивает и эту специальность. Но до того — полный набор ужасов: ночные атаки уголовников и общие работы: лесоповал по пояс в болотной жиже, баржа с зеками, утопленная при переправе через Амур, скальные работы в карьере...

В духоподъемно-героической поэме "Творцы дорог" Заболоцкий позднее зашифрует: "Здесь, в первобытном капище природы, в необозримом вареве болот, врубаясь в лес, проваливаясь в воды, срываясь с круч, мы двигались вперед". Но настоящее первобытное капище — первые пять дней после ареста (с 19 по 23 марта 1938 года): допросный конвейер без сна, лампа в глаза, вопросы, чередующиеся с ударами, обморок, ледяной душ, опять вопросы, удары, опять обморок, опять ледяной душ и вопросы...

Тело как-то выдержало, применившись к условиям, а вот сознание уперлось: подследственный односложно отрицал свою антисоветскую деятельность. Итог: сознание сломалось, но не согнулось: восемнадцать дней после допросов психиатры приводили душу в норму. После чего Заболоцкого отправили на этап.

Ему клеили две вещи: контрреволюционный заговор и сознательную антисоветчину в стихах. По версии чекистов, заговор должен был возглавить Николай Тихонов, показания на которого и выбивались из арестованных. Но Тихонов, по остроумному замечанию Каверина, выступая в Большом театре на юбилейном заседании в честь Пушкина, сумел так ловко соединить "гениальность Пушкина с гениальностью Сталина", что сделался сталинским любимцем, в связи с чем дело о тихоновском заговоре пришлось срочно отменить.

Осталось второе обвинение: что стихи — антисоветские. Приглашенный на роль эксперта критик Лесючевский это подтвердил .

Срок Заболоцкий получил за стихи. Самые продвинутые лагерные начальники знали, кто у них в строю. Молва сохранила следующий диалог культурного начальника лагеря с культурным начальником конвоя:

— Ну, как там у тебя Заболоцкий? Стихи не пишет?

— Заключенный Заболоцкий замечаний по работе и в быту не имеет. (Усмешка). Говорит, что стихов больше писать не будет.

Встречная усмешка:

— Ну, то-то.

Есть тяжкая правда в этом диалоге бесов, и Заболоцкий отдает себе в этом отчет: именно и только стихи принесли ему несчастье. Уже освободившись и с головой уйдя в переводы, он боится возвращения к собственной поэзии: как бы не навлечь новую беду.

Он все-таки к поэзии возвращается. Но теперь она другая.

Собственно, ориентиры те же. Вверху светила, внизу "животные, полные грез". Но между ними теперь — не зияние абсурда. Теперь в этой бездне — человек. "С опрокинутым в небо лицом". И с тем необъяснимым ощущением счастья, которое немыслимо без боли и слез. Мистическое ощущение запредельности, когда сознание побеждает муку бытия и при этом отдается во власть муки. Такое ощущение гибельного счастья доступно только гениям.

В послелагерном десятилетнем наследии Заболоцкого, почти целиком вошедшем в золотой фонд русской лирики, я возьму только один шедевр — из цикла "Последняя любовь". Это прорезавший сознание рядом с "букетом чертополоха" и "полумертвым цветком" — шестнадцатистрочный "Можжевеловый куст".

Но прежде надо представить себе то, о чем не сказано в этом стихотворении.

После долгого бездомья Заболоцкий получает жилье в новом писательском квартале. Знакомится и сходится с соседями. Среди них — Василий Гроссман. Начинается интеллектуальное общение, в котором участвуют жены. Скоро обнаруживается и трещина, причем, чисто идейная. Гроссман, язвительный и напористый, не видит разницы между сталинским и гитлеровским режимами. Заболоцкого это шокирует...

Я увидел во сне можжевеловый куст,

Я услышал вдали металлический хруст,

Аметистовых ягод услышал я звон

И во сне, в тишине мне понравился он.

...Нет, все-таки поразительно: Гроссман, в ту пору еще не казненный за "Жизнь и судьбу", еще всерьез рассчитывающий получить Сталинскую премию, безжалостно клеймит Советскую власть, а Заболоцкий, которого эта Советская власть размазала по стене, — противится!..

Я почуял сквозь сон легкий запах смолы.

Отогнув невысокие эти стволы,

Я заметил во мраке древесных ветвей

Чуть живое подобье улыбки твоей.

...Улыбка — жены. Той, которая разделила с ним многолетний ужас репрессий, слала в лагерь посылки, растила детей и ездила к нему в ссылку. Эта верная спутница обнаруживает вдруг страстный интерес к полемическому темпераменту Гроссмана. Беседуя, они гуляют вдвоем! Заболоцкий требует прекратить такие прогулки. Она отвечает, что в них нет ничего эротического, это чисто дружеское общение, и было бы оскорбительно его прервать. Он указывает ей на дверь...

Можжевеловый куст, можжевеловый куст

Остывающий лепет изменчивых уст,

Легкий лепет, едва отдающий смолой,

Проколовший меня смертоносной иглой!

...С патефонной иглы, не кончаясь, стекает "Болеро" Равеля. Заболоцкий остается в одиночестве, не расставаясь с портретом изгнанной жены. Не в эту ли пору разглядел Давид Самойлов в его лице черты Каренина?

Они не выдерживают оба, и жена возвращается — за считанные дни до его гибели. Счастье это? Горе? Лодейников не мог соединить мыслью два эти таинства жизни. Автор "Лодейникова", прошедший огни, воды и медные трубы, чувствует, как обе эти бездны намертво соединены в замысле мироздания...

В золотых небесах за окошком моим