Анатолий Левандовский - Первый среди Равных

Желая доказать, что в петиции нет ничего криминального, Бабёф публикует её. Полностью приводит он и текст нового адреса, с которым электоральцы обращаются в Конвент.

Всё это, конечно, не может понравиться «отцам-сенаторам». Однако журналиста пока не трогают. Зато электоральцам приходится худо: под предлогом ремонта помещения членам клуба предписывают немедленно его покинуть.

— Новые борцы за свободу найдут и новый зал для игры в мяч! [16] Намек на события 20 июня 1789 г, (так называемая «клятва в зале для игры в мяч»). — восклицает Бабёф.

Он знает, что говорит. Не без его помощи и к великой ярости термидорианцев, члены клуба находят пристанище на территории секции Музея. Что же касается самого Бабёфа, то пелена начинает спадать с его глаз: он не верит в «благие намерения» тальенов и фреронов.

Теперь он не говорит больше о «благодетельной революции» 9 термидора. Для него это уже только «так называемая революция», ибо, не дав ничего народу, она отобрала у него свободу выборов, а нынешнее правительство попросту «насилует его права».

Действительно, басня о «новой революции» и «восстановленной свободе», пущенная в ход убийцами Робеспьера, не выдержав даже короткого испытания временем, начала распадаться в прах. То «равновесие», которое как будто сложилось в Конвенте после переворота, оказалось видимостью, оно всё более нарушалось в пользу правых.

Действуя точно рассчитанными приёмами, правые термидорианцы наносили удар за ударом по институтам Революционного правительства и по секционной демократии. «Очищенный» Комитет общественного спасения, утратив прежнюю роль, занял рядовое место среди многочисленных комиссий Конвента; было значительно сокращено число революционных комитетов и урезаны их права; Парижская коммуна, уничтоженная термидорианцами за её верность Робеспьеру, так и не была восстановлена; секционные же собрания превратились в фикцию.

Левые пытались противиться; но сопротивление их было вялым, недружным: Барер юлил, делая обтекаемые доклады, грозный Бийо-Варенн, чьи выступления когда-то приводили в трепет «подозрительных», как правило, отмалчивался, а горячий Вадье, который бросился было на ораторскую трибуну, потрясая пистолетом, потом оказался вынужденным публично извиняться.

Один лишь Карье, страшный проконсул Вандеи, некогда отозванный Робеспьером за превышение власти, рискнул повысить голос: по его требованию 17 фрюктидора Тальен и Фрерон были изгнаны из Якобинского клуба. Этого правые ему не простили. Два месяца спустя против него был организован судебный процесс, и Карье поплатился головой за свой шаг.

Все злоключения, испытанные левыми термидорианцами в Конвенте, конечно же не могли огорчать Бабёфа, пока ещё полностью сохранявшего свой антиякобинский настрой. Но его волнует всё, что касается ущемления народных прав; и особенно беспокоит его, что витийствования правых о «свободе печати» оказались блефом: в действительности эта восхваляемая Фрероном «свобода» служит им лишь для того, чтобы сокрушать своих врагов и затыкать рты подлинным демократам, в том числе электоральцам и их защитникам; причем, не ограничиваясь этим, фальшивые поборники «свободы печати» преследуют ни в чём не повинных людей, бросая их в тюрьмы только за то, что несчастные отважились высказать свое революционное кредо!..

Новые взгляды Бабёфа сразу же отразились в заглавии его газеты. 10 вандемьера III года (1 октября 1794 года) выходит последний, 22-й номер «Газеты свободы печати». Следующий, 23-й номер уже называется иначе: «Трибун народа».

«Трибун народа»… Невольно вспоминается очень похожее название, так хорошо знакомое читателям-санкюлотам: «Друг народа»…

Бабёф и не подумал скрывать тесной связи своей газеты с традициями Марата, напротив, он гордился этим. Бесстрашного Друга народа, вождя революции, отдавшего жизнь борьбе, он глубоко уважал и ценил, считая его одним из светочей свободы. И то, что Марат ввёл в название газеты слово «народ», он считал закономерным. «Любое заглавие газеты, — писал он, — должно содержать в себе имя народа, ибо всякий публицист должен творить только ради народа». Не желая заимствовать у Марата название полностью, Бабёф полагал, что слово «трибун» лучше всего соответствует понятию друга или защитника народных прав.

Одновременно он объяснил и другое обстоятельство.

Редактором газеты отныне будет Гракх Бабёф.

Правда, имя «Гракх» не было вполне ново для читателей: так иногда подписывал свои письма и обращения Бабёф начиная с мая 1793 года. Но до сего дня с этим именем успешно чередовалось другое, также взятое из римской истории, — Камилл. Теперь Камилл исчезает, окончательно уступив место Гракху, подобно тому как в начале революции исчез Франсуа Ноэль, уступив место Камиллу. Ныне его демократизм стал более последовательным — так он сам объясняет новую замену, — и поэтому имя трибуна Кая Гракха, подлинного защитника парода, стремившегося к всеобщему счастью и погибшего во имя своего идеала, лучше всего подходит ему, Бабёфу, призванному историей создать «партию прав человека» и обрушить на головы врагов этой партии всю тяжесть своих разоблачений.

И правда, с первых же выпусков «Трибун народа» приобретает несколько иную окрашенность, нежели прежняя «Газета свободы печати». В 26-м номере, развивая мысль о «партии прав человека», журналист впервые отваживается пустить стрелу в своего недавнего «друга и единомышленника» Станислава Фрерона. Фрерон, оправдывая диктатуру термидорианцев, утверждал, что Конвент — это «суверен в миниатюре». Бабёф замечает, что рассуждать таким образом — значит подменять суверенитет народа самовластием его уполномоченных. Не отсюда ли идёт вся непоследовательность, несогласованность слов и действий нынешнего правительства? И не отсюда ли согласие Фрерона на чистку народных обществ, этот косвенный удар по Электоральному клубу? Впрочем, журналист пообещал в следующем номере более подробно разобрать все прегрешения бывшего «апостола свободы печати».

Несмотря на очевидную умеренность, этот выпад насторожил правых. Они решили не допустить выхода следующего номера. Это дело взял на себя Гюффруа, издатель газеты Бабёфа, друг и соратник Фрерона. Конфисковав часть тиража только что вышедшего 26-го номера, Гюффруа отказался от дальнейшего сотрудничества с Бабёфом. Разрыв он сопроводил декларацией, в которой посоветовал публицисту «соизмерять силу лекарства с нуждами больного» и не подавать «яд народных волнений в священном кубке прав человека».

И вот Кай Гракх снова на мели.