Виктор Топоров - Жёсткая ротация

А в поэме речь идёт вот о чём: Сергей Носов покупает у бомжа сперва рог («Орлы, вам не нужны рога?» — спрашивает тот в тексте поэмы), а затем и мраморную доску, имеющую предположительно какое-то отношение к Пушкину. Эту доску Носов, Григорьев, питерский поэт Алексей Ахматов и человек по фамилии Хасид втюхивают городской администрации — и её торжественно водружают на якобы подобающее место. В книгу включён и благодарственный адрес Государственного музея городской скульптуры: «Доска, выполненная из бронзы по проекту ск. Гликмана Г. Д., была установлена на фасаде здания железнодорожной станции „Новая деревня“ в 1955 г. Доска была похищена в 1995–1996 гг. неустановленными лицами, 31.05.99 — обнаружена Носовым С. А. на Сенном рынке при попытке продажи. Переданная доска будет установлена на первоначальном месте».

Обратите внимание на дату передачи — за неделю до пушкинского юбилея, также носившего выраженно зоологический характер. Ученейший комментатор Носов — человек безупречной репутации, а блистательный стихотворец Григорьев смущённо отвергает любые предположения о том, что сам же «в 1995–1996 гг.» означенную доску и скоммуниздил. Обижается и Ахматов, когда ему, силачу, говорят, что хиляк Григорьев доску в одиночестве даже не приподнял бы. Но не будем мешать работе следственных органов.

Поэма «Доска» написана по заказу (Григорьеву пообещали за неё 100 долларов) и, естественно, левой ногой; правда, даже левой ногой Григорьев пишет лучше, чем подавляющее большинство питерских стихотворцев — правой рукою. Написана в подражание, в стиле и в силу Давида Самойлова, о чём я, не выходя из зала на презентации, сложил двустишие: «Такой ямбический ликбезик мог сочинить Самойлов Дезик». Но давайте лучше почитаем Григорьева:

Поэма хороша, хотя местами вторична: так, например, мысль, выраженную в строке «он — Топоров — Белинский наших дней», не озвучивал разве что ленивый. Хорош и носовский комментарий, полный лукавого юмора, какой Шерлок Холмс приписывал доктору Ватсону. Мило и иронично оформление; особо хороша шутка, вынесенная на заднюю сторону обложки: непревзойдённый мастер курьёзного искусства анаграммы, то есть, если угодно, анаграмматист Григорьев назван здесь «аННаграМистом высшей категории». Смысл шутки в том, что анаграмма как раз и зиждется на перестановке букв в одном отдельно взятом слове. Не скажу вам, как у Григорьева дела обстоят с АННАМИ, а как с ГРАММАМИ — вы наверняка уже догадались сами.

Настоящее веселье начинается, когда гости уже разъехались. Написанная между двумя юбилеями (пушкинским и города) кулуарная поэма — наш ответ не столько Чемберлену (или там Бушу), сколько официозной глупости и чуши (тоже, знаете ли, умею в рифму), обрушивающейся и проливающейся на нас сверху — до юбилея, во время и после. Хорошо смеётся тот, кто смеётся в своей компании.

2003

Практически в один день ушли замечательный английский писатель Джон Фаулз и выдающийся отечественный учёный Михаил Гаспаров. В нынешней — англоцентричной — литературной ситуации первая утрата может показаться более тяжкой, хотя пик популярности Фаулза в нашей стране уже позади. Однако подобное впечатление ошибочно: Фаулз умер, но дело его — сложно-психологический и, в идеале, хорошо переведённый британский роман — живёт. Со смертью же Гаспарова уходит эпоха. Эпоха советской гуманитарной науки, понимаемой как высокое — хотя и не без некоторого лукавства — служение, и в этом смысле смерть на «отменённое» 7 ноября приобретает символическое значение.

До Гаспарова ушли Сергей Аверинцев и Юрий Лотман. С некоторыми оговорками в ту же когорту можно включить Ефима Эткинда, Натана Эйдельмана, Алексея Зверева, кого-то ещё — но их тоже нет. Живы, конечно, Вячеслав Всеволодович Иванов и мой однофамилец Владимир Топоров (Ушедший через три недели после Гаспарова) — но их влияние никогда не было определяющим. Выдающиеся учёные — пожалуй, но — в отличие от перечисленных выше — никак не властители дум. Самое поразительное в ушедших властителях — то, что занимались они, строго говоря, ерундой. Придумал «идею» и «структуру», чтобы не говорить о «форме» и «содержании» (а значит, со всей неизбежностью, и о «социалистическом реализме»), Лотман. Популяризировал поэтический перевод Эткинд и американскую прозу — Зверев. Занимательной историософией прославился Эйдельман. Изучал творчество Вячеслава Иванова (другого) и ранневизантийскую литературу, переводил целыми книгами Священное Писание — публикуя как памятники древней поэзии в Библиотеке всемирной литературы — и сочинял беспомощные стихи Аверинцев. Занимался древнегреческой басней, «обсчитывал» русское стихосложение (и обсчитал его всё), издавал символистов, переводил стихи прозой и публиковал «записи и выписки» Гаспаров.

Конечно, Аверинцев и Гаспаров были великими эрудитами. В отличие от полузнайки Эткинда и лишь понаслышке знакомого с современными ему течениями западной мысли Лотмана (о чём, в частности, не скрывая сожаления, отдающего презрением, говорил в Петербурге Умберто Эко). Один как медиевист, другой как античник, оба были вполне на международном уровне — хотя, возможно, и не более того. А главное, где мы, а где античность с медиевистикой?

Два главных труда академика Гаспарова, наряду с присущей им монументальностью, поражают ненужностью. «Метрический репертуар русского стихосложения» (то есть частотный словарь стихотворных размеров) ничего не объясняет, ничего не доказывает, а только — если ему поверить — всё бесконечно запутывает. Потому что на девять десятых (если не больше) поэт пишет чужими размерами, даже чужими ритмами — и значение имеют лишь то, как написаны 6–7 главных стихотворений, определяющих его творческую индивидуальность. Иногда даже одно — как «Ворон» у Эдгара По.

Скажем, одно из открытий, сделанных Гаспаровым в работе над русской метрикой (и то, которым он гордился особо), заключается вот в чём: оказывается, мы напрасно думали, будто трёхсложные размеры — конёк Н. А. Некрасова. Гаспаров доказал, что пользовался он ими не чаще, чем Пушкин. Доказал, «обсчитав» всего Некрасова и, соответственно, всего Пушкина. Но какой смысл в этом открытии — да и открытие ли это, — если Некрасов стал первым, кто написал трехсложником все свои главные стихотворения?