Мэлор Стуруа - С Потомака на Миссисипи: несентиментальное путешествие по Америке

— У нас туговато с представительскими, — сказал мэр и, указывая на простецки одетого пожилого мужчину, прислуживавшего нам, добавил: — Если бы не он, нам пришлось бы совсем худо.

Хозяева понимающе засмеялись, а гости стали недоуменно переглядываться.

— В чем соль шутки? — шепнул я судье Дэниелсу.

— А в том, что прислуживающий вам мужлан — мультимиллионер. Мэр придумал для него какую-то фиктивную должность, а он, в свою очередь, предлагает к его услугам кошелек, когда в казне мэрии заводятся церковные мыши.

Я уже иным взглядом покосился на кельнера-креза, который в этот самый момент сгребал со стола использованные бумажные тарелочки, стаканчики, салфеточки и засовывал их в пластиковый пакет, вложенный в мусорную урну. Перехватив мой взгляд, кельнер-крез осведомился:

— Вам еще кофе?

— Да, пожалуйста, — ответил я, хотя вообще-то остерегаюсь употреблять этот напиток. Просто было любопытно. Затем я в порядке эксплуатации эксплуататора сгонял кельнера-креза сначала за молоком, затем за сахаром и, наконец, за сдобными луизиаыскими булочками. Он беспрекословно выполнил все мои требования и даже стряхнул крошки с моего пиджака. Будучи одним из подлинных хозяев города, он мог позволить себе роскошь притворяться лакеем в то время, как его лакеи за его же счет позволяли себе роскошь разыгрывать хозяев города.

— Правда ли, что Батон-Ружем и Луизианой заправляют нефтяной бизнес, бароны прессы, федеральные судьи и организованная преступность? — спросил я мэра, вспомнив рассказы судьи Дэниелса о структуре подлинной власти в его родном штате.

— Чепуха, — резко возразил Дюма — отец города. — Подлинная власть находится в руках народа и осуществляется его законными избранниками.

Здесь кельнер-крез впервые, как мне показалось, оторвался от бумажных тарелочек, стаканчиков, салфеточек и пристально взглянул на «Вуди», мэра Батон-Ружа. Тоже бумажного.

На прощание луизианский Дюма произвел всех нас в почетные граждане Батон-Ружа, вручил соответствующие грамоты, сделанные под пергамент, и ключи города, вернее ключики, размером не более английской булавки. В моей грамоте говорилось, что властию, данной ему городом Батон-Ружем, мэр Дюма «производит Мэлора Стуруа в его почетные горожане и присваивает ему все полагающиеся права и привилегии в знак признания высокого почтения, которым он пользуется в глазах населения Батон-Ружа». Грамота была скреплена золотым гербом города, не настоящим, а наклеенным, бумажным, и рекламным лозунгом — «Батон-Руж — самый быстрорастущий город Луизианы».

Этот лозунг содержал единственно достоверную информацию в лжеграмоте. Все остальное — о правах, привилегиях, высоком почтении и так далее — было ритуально-приятной чушью. Кстати, население Батон-Ружа, в глазах которого я, оказывается, пользуюсь высоким почтением, и в глаза меня не видело, если не считать судей, шерифов и заключенных. Если же кто-нибудь из прохожих и обратил случаем внимание, когда меня возили в полицейском «воронке», то, вероятнее всего, он принял меня за преступника. Хотя, памятуя о реальной батон-ружской структуре власти, это обстоятельство, взятое само по себе, отнюдь не лишало меня права на высокое почтение. Недаром среди многих тысяч заключенных в луизианских тюрьмах представители организованной преступности составляют менее одного процента! Их обычно не держат под ключом. Им преподносят золотые ключи. Не игрушечные позолоченные ключики с английскую булавку, а настоящие, подвешенные к увесистой цепи реальных прав и привилегий. Не прав человека, а прав эксплуатировать и грабить его…

Последним в программе дня было посещение юридического факультета Луизианского университета, своеобразной альма-матер, поставляющей штату служителей Фемиды. Нас принимал декан факультета Уинстон Дэй, на удивление молодой — ему всего тридцать два года — и здоровый парень. Меня так и подмывало спросить его, не занимался ли он в студенческие годы футболом и не был ли его отец олимпийским чемпионом?

Окруженный со всех сторон портретами своих предшественников и меценатов-попечителей, мистер Дэй совершил для нас небольшой исторический экскурс в луизианское право, из которого я понял лишь то, что оно в отличие от права в других штатах Америки зиждется не на английском, основанном на прецедентах, а на французском, основанном на знаменитом «Кодексе Наполеона». (Луизиана, прежде чем она перешла к Соединенным Штатам, была французским владением.)

— В нашем штате право и кухня имеют французский привкус, — сострил мистер Дэй.

Что касается кухни, то он совершенно прав. Что же касается права, то лишь отчасти, формально. Право в Луизиане не французское, впрочем, как не английское или американское, а расистское, не писанное, конечно, а обычное, основанное на прецедентах многовекового рабовладения. Вспомнив рассказ судьи Дэниелса о том, как десегрегация высших учебных заведений ничего не изменила в Луизиане, оставив все по-старому, я спросил декана, сколько негров обучаются на его факультете.

— Процентов шесть-семь, не больше, — ответил мистер Дэй.

— Дорого?

— Не только.

— Трудно?

— Не только.

— Но и?.. — попытался я подстегнуть декана.

— Понимаете, мы, южане, народ консервативный. Контингент наших студентов тоже весьма консервативный. Достаточно сказать, что за все десять лет войны во Вьетнаме у нас здесь не было ни одного студенческого беспорядка. — В голосе декана послышались нотки самодовольства, даже гордости. Казалось, и портреты его предшественников и попечителей-меценатов, прислушиваясь к нашей беседе, горделиво взирают на своего достойного преемника, не учинившего в годы вьетнамской агрессии ни одного беспорядка в стенах университета. Вот это молодец! Бот это пай-мальчик! — А нынешнее поколение студентов еще более консервативно, еще более провинциально и по возрастному составу старше, чем мое, — продолжает декан Дэй. — Они не изучают иностранных языков, не интересуются международной политикой…

— Ну а проблемами прав человека?

— Тоже нет. Скорее сенсационными процессами.

Подтверждение словам Уинстона Дзя я неожиданно нашел в библиотеке возглавляемого им факультета, считающейся одной из крупнейших юридических библиотек в Соединенных Штатах. Прервав молоденькую библиотекаршу, с энтузиазмом показывавшую нам парад сотен тысяч фолиантов юридической премудрости, я спросил, может ли она дать мне картотеку книг о советском праве, в частности о гражданских правах.

— Разумеется, — бойко ответила она и решительным шагом направилась к картотечным каталогам. В течение нескольких минут со всевозрастающим смущением библиотекарша выдвигала и задвигала продолговатые ящики в карточками, но так ничего и не нашла.