Евгений Петропавловский - Порт-Артур, Маньчжурия. Смертные поля…

– Это единственный почтенный журавль среди тощих петухов.

Сразу же после прибытия в Порт-Артур Макаров активизировал действия эскадры и ремонт повреждённых японскими торпедами кораблей. Он организовал дозорную службу, широко использовал постановку минных заграждений. Первый же боевой выход эскадры в море под водительством Макарова вызвал у населения Порт-Артура большой душевный подъём и надежду на перелом в ходе противостояния русского и японского флотов. Об этом свидетельствует дневниковая запись Павла Ларенко-Лассмана, сделанная им 13 марта:

«Сегодня день необычайно радостный. Адмирал Макаров выходил с эскадрой к берегам Шандуня и задержал около островов Мяо-Тао разведочный пароходик чифуского японского консула. Пароходик оказался с плохим ходом, и поэтому его расстреляли, сняв команду и бумаги. Некоторые из команды имели фальшивые косы – это были, конечно, японцы.

Не важен тут результат, а важно то, что адмирал не побоялся начать активные действия и поднял этим общий дух. За короткое время его пребывания в Артуре им вооружены даже все катера. Деятельность в порту стала кипучей, в штабе адмирала на «Петропавловске» (куда адмирал перешёл ради удобств помещения) разрабатываются всевозможные проекты дальнейшей борьбы. Всюду царит воодушевление, уверенность в успехе. Говорят, что адмирал нередко советуется с генералом Смирновым относительно согласования действий крепости и флота».

Несколько раз вице-адмирал Макаров предпринимал вылазки против неприятельского флота, руководил отражением ночных атак японских крейсеров и миноносцев. По его инициативе суда русской эскадры оснастили радиостанциями; 7 марта 1904 года вице-адмирал издал приказ №27 о радиоразведке, предписывавший перехватывать радиограммы противника и определять местонахождение передатчика.

Опасаясь подрыва своего авторитета, наместник пытался ограничить деятельность Макарова. Вмешивался в его действия и Стессель, не останавливаясь перед доносами: вице-адмирал не скрывал своего намерения добиться переподчинения крепости командующему эскадрой, и генерал не желал этого допустить.

– Боится не снискать свою долю славы от грядущих побед, – понимающе отзывался о генеральских потугах Макаров. – Бог бы с ним, если б тихо отсиживался в сторонке да прикрывал эскадру с суши, мне для него лавров не жалко. Но зачем же под ногами путаться?

Стессель выражал противоположное мнение:

– Судьба этой войны будет решаться на земле, флот в ней – лишь вспомогательное средство. Макаров не желает понимать очевидных вещей!

…А в далёком Санкт-Петербурге в эти дни по-своему пытался заглянуть в будущее – разумеется, триумфальное – один из ведущих публицистов Михаил Осипович Меньшиков. Он готовил к вербному воскресенью 13 13 Вербное воскресенье в 1904 году пришлось на 3 апреля. статью «Родина и герои», в которой писал:

«Мне кажется, и живым и мёртвым героям должна быть воздана вся честь, какая во власти народной. Живые должны быть награждены, как сословие благородное, и правовыми и материальными прерогативами. Их нужно непременно выделить и отличить. Что касается мёртвых, им должна быть обеспечена благодарность загробная, и самая великодушная, на какую мы способны. Действующая армия, мне кажется, должна быть вся застрахована на случай смерти, т. е. семейство каждого убитого должно быть обеспечено хоть небольшой суммой. Не все нуждаются, не все возьмут, но видеть, как жена убитого солдата побирается с детьми, просит Христа ради – это недостойно великой страны. Ещё одна мысль. Церковь молится «за убиенных на брани». Отчего бы на стенах приходской церкви не писать и подлинные имена прихожан, «живот свой за отечество и веру положивших», как говорилось в старину? Этот обычай уже принят в храмах военных училищ: убитые на войне записываются на мраморных досках. На стенах храма Спасителя в Москве начертаны имена многих убитых в Отечественную войну. Мне кажется, в деревенских церквах подобные надписи производили бы ещё более глубокое и воспитывающее впечатление. Расход ничтожный: деревянная доска и на ней имя героя, название битвы, где он лёг, и его деревни. «Вечная память» для достойных её не была бы пустым звуком. Имя погибшего было бы гордостью его поколения, его семьи, его деревни, оно наводило бы на бодрые думы, а повторяемое перед алтарём из рода в род звучало бы как героическое завещание потомству, завещание о доблести и долге. Прежде, когда народ был сплошь безграмотным, такие записи были бы бесполезны, теперь же половина крестьян умеют читать, а лет через двадцать будут грамотными все. Мне кажется, этот скромный «культ героев» был бы великим утешением и для оставшихся, и для тех, кто идёт на войну, кто уже чувствует жало смерти. На миру и смерть красна, но для умирающего на поле брани особенно дорога память близкого ему мира захолустной деревни, родного прихода, где лежат кости его дедов. Вы скажете: зачем заводить этот обычай, когда войны исчезают на свете, когда мы накануне вечного мира?

Есть простодушные люди, которые серьёзно верят в вечный мир. Я же думаю, что этот вечный мир похож на ангельские крылья, о которых мечтают дети. Хорошо бы их иметь, но время идёт, и они что-то не отрастают. До тех пор, пока исполнится пророчество Исайи, и люди перекуют мечи на орала, пройдут, как надо думать, века и, может быть, века веков. Были войны, и будут войны. Народу русскому, как и другим, если он дорожит своею свободой, ещё долго-долго придётся отстаивать её с тою же решительностью, как теперь. Народу всегда нужны были герои, и чем более их в стране, тем обеспеченнее мир…»

Дальше – больше. После витиеватых рассуждений на темы исторические, церковные, нравственные и социокультурные, маститый публицист окончательно утратил реальную почву под ногами, и полёт мысли привёл его к новому национально-патриотическому откровению:

«…Что такое бесстрашные и скромные богатыри этой войны, среди офицерства и нижних чинов, что такое они, как не новое рыцарство, не новая аристократия, которую народ вновь выдвигает, как явление необходимое и вечное? Я вовсе не говорю о „привилегиях“, „правах“. Они, вероятно, явятся сами – я говорю о мужестве как признаке прекрасной породы, всё равно – в крестьянстве или на верху. И если война принесёт нам вместе с победой подъём мужества, то, в самом деле, это будет благодетельная война».

Плохим пророком окажется Меньшиков. Минует совсем немного времени, и он перестанет называть эту войну благодетельной.

А спустя четырнадцать с половиной лет представители «прекрасной породы» и «нового рыцарства» – чекисты Якобсон, Давидсон, Гильфонт и комиссар Губа – выведут Михаила Осиповича на берег Валдайского озера и на глазах у жены и шестерых детей расстреляют несчастного.