Николай Гоголь - Переписка Н. В. Гоголя. В двух томах

Отчего вам показалось, что я спел тоже песнь нашему гнусному, как <���вы> выражаетесь, духовенству? Неужели слово мое, что проповедник восточной церкви должен жизнью и делами проповедать. И отчего у вас такой дух ненависти? Я очень много знал дурных попов и могу вам рассказать множество смешных про них анекдотов, может быть больше, нежели вы. Но встречал зато и таких, которых святости жизни и подвигам я дивился и видел, что они – созданье нашей восточной церкви, а не западной. Итак, я вовсе не думал воздавать песнь духовенству, опозорившему нашу церковь, но духовенству, возвысившему нашу церковь.

Как все это странно! Как странно мое положение, что я должен защищаться против тех нападений, которые все направлены не против меня и не против моей книги! Вы говорите, что вы прочли будто сто раз мою книгу, тогда как ваши же слова говорят, что вы ее не читали ни разу. Гнев отуманил глаза ваши и ничего не дал вам увидеть в настоящем смысле. Блуждают кое-где блестки правды посреди огромной кучи софизмов и необдуманных юношес<���ких> увлечений. Но какое невежество блещет на всякой стра<���нице>! Вы отделяете церковь от <���Христа и> христианства, ту самую церковь, тех самых <���…> пастырей, которые мученической <���своей смертью> запечатлели истину всякого слова Христова, которые тысячами гибли под ножами и мечами убийц, молясь о них, и наконец утомили самих палачей, так что победители упали к ногам побежденных, и весь мир исповедал <���это слово>. И этих самых пастырей, этих мучеников-епископов, вынесших на плечах святыню церкви, вы хотите отделить от Христа, называя их несправедливыми истолкователями Христа. Кто же, по-вашему, ближе и лучше может истолковать теперь Христа? Неужели нынешние ком<���м>унисты и социалисты, [объясняющие, что Христос по]велел отнимать имущества и гра<���бить> тех, [которые нажили себе состояние?] Опомнитесь! Волтера называ<���ете> оказавшим услугу христианству и говорите, что это известно всякому ученику гимна<���зии>. Да я, когда был еще в гимназии, я и тогда не восхищался Волтером. У меня и тогда было настолько ума, чтоб видеть в Волтере ловкого остроумца, но далеко не глубокого человека. Волтером не могли восхищаться полные и зрелые умы, им восхищалась недоучившаяся молодежь. Волтер, несмотря на все блестящие замашки, остался тот же француз. О нем можно сказать то, что Пушкин говорит вообще о французе:

<���…Христос> нигде никому не говорит, <���что нужно приобрета?>ть, а еще, напротив, и <���настоятельно нам?> велит он уступать: <���снимаю>щему с тебя одежду, <���отдай последнюю> руб<���ашку, с прося>щим тебя пройти с тобой <���одно> поприще, пройди два.

<���Не>льзя, получа легкое журнальное образов<���ание, судить> о таких предметах. Нужно для это<���го изучи>ть историю церкви. Нужно сызнова <���прочи>тать с размышленьем всю историю <���чело>вечества в источника<���х, а не в нынешних> легких брошюрках, <���написанных…?> бог весть кем. Эти <���поверхностные энциклопеди>ческие сведения разбрасывают ум, а не сосред<���от>очивают его.

Что мне сказать вам на резкое замечание, будто русский мужик не склонен к религии и что, говоря о боге, он чешет у себя другой рукой пониже спины, замечание, которое вы с такою самоуверенностью произносите, как будто век обращались с русским мужиком? Что тут <���гово>рить, когда так красноречиво <���говорят> тысячи церквей и монастырей, покрывающих <���русскую землю>. Они строятся [не дарами] богатых, но бедны<���ми> лептами неимущих, тем самым народом, о котором вы говорите, что он с неуваженьем отзывается о боге, и который делится последней копейкой с бедным и богом, терпит горькую нужду, о кото<���рой знает каждый из нас?>, чтобы иметь возможность принести усерд<���ное подаяние богу?>. Нет, Виссарион Гр<���игорьевич>, нельзя судить о русском народе тому, кто прожил век в Петербурге, в занятьях легкими журнальными <���статейками и романами> тех французских ро<���манистов, которые> так пристрастны, <���что не хотят видеть>, как из Евангелия исх<���одит истина?>, и не замечают того, как уродливо и <���пошло?> изображена у них жизнь. Теперь позвольте же ск<���азать>, что я имею более пред вами [права заговорить] <���о русском> народе. По крайней мере, все мои сочинения, по едино<���душному> убежденью, показывают знанье пр<���ироды> русской, выдают человека, который был с народом наблюд<���ателен и… стало> быть, уже имеет дар вход<���ить в его жизнь>, о чем говорено <���было> много, что подтвердили сами вы в ваших критиках. А что <���вы предста>вите в доказательство вашего знания человеческой природы и русского народа, что вы произвели такого, в котором видно <���это> зна<���ние>? Предмет <���этот> велик, и об этом бы я мог вам <���написать> книги. Вы бы устыдились сами того грубого смысла, который вы придали советам моим помещику. Как эти советы ни обрезаны цензурой, но <���в н>их нет протеста противу грамотности, <���а> разве <���лишь> протест против развращенья <���народа русск>ого грамотою, наместо того, что грамота нам дана, чтоб стремить к высшему свету человека. Отзывы ваши о помещике вообще отзываются временами Фонвизина. С тех пор много, много изменилось в России, и теперь показалось многое другое. Что для крестьян выгоднее, правление одного помещика, уже довольно образованного, [который] воспитался в университете и который все же [стало быть, уже многое должен чувствовать] или <���быть> под управлением <���многих чиновнико>в, менее образованных, <���корыстолюбив>ых и заботящихся о том <���только, чтобы нажи>ться? Да и много <���есть таких предмето>в, о которых следует <���каждому из нас> подумать заблаговременно, прежде <���нежели с> пылкостью невоздержного рыцаря и юноши толковать об освобождении, чтобы это осво<���божде>нье не было хуже рабства. Вообще у нас как-то более заботятся о перемене <���назва>ний и имен. Не стыдно ли вам в умень<���шительных име>нах наших, [которые даем] мы <���…> [иногда и товарищам], в<���иде>ть униженье <���чел>овечества и признак варварства? Вот до каких ребяческих выводов доводит неверный взгляд на главный предмет…

Еще меня изумила эта отважная самонадеянность, с которою вы говорите: «Я знаю об<���щество> наше и дух его», и ручаетесь <���в этом>. Как можно ручаться за этот ежеминутно меняющийся хамелеон? Какими данными вы можете удостоверить, что знаете общество? Где ваши средства к тому? Показали ли вы где-нибудь в сочиненьях своих, что вы глубокий ведатель души человека? Прошли ли вы опыт жиз<���ни>? Живя почти без прикосновенья с людьми и светом, ведя мирную жизнь журнального сотрудника, во всегдашних занятия<���х> фельетонными статьями, как вам иметь понятие об этом громадном страшилище, котор<���ое неожи>данными явленьями <���ловит нас> в ту ловушку, в ко<���торую попадают> все молодые пи<���сатели, рассуждающие> обо всем мире и человечестве, тогда как <���довольно> забот нам и вокруг себя. Нужно <���прежде всего> их исполнить, тогда общество <���само> собою пойдет хорошо. А если <���пренебрежем> обязанности относительно лиц <���близких и погони>мся за обществом, то <���упустим и те и другие?> так же точно. Я встречал в последнее время много прекрасных л<���юдей, которые> совершенно сбились. О<���д>ни думают, [что] преобразованьями и реформами, обращеньем на такой и на другой лад можно поправить мир; другие думают, что посредством какой-то особенной, довольно посредствен <���ной> литературы, которую вы называете беллетристикой, можно подействовать на воспитание общества. Но благосостояние общества не приведут в лучшее состояние ни беспорядки, ни [пылкие головы]. Брожение внутри не исправить никаким конституциям. <���…Общест>во образуется само собою, общес<���тво> слагается из единиц. <���Надобно, чтобы каждая едини>ца исполнила долж<���ность свою.> <���…> Нужно вспомнить человеку, <���что> он вовсе не материальная скотина, <���но вы>сокий гражданин высокого небесно<���го гра>жданства. Покуда <���он хоть сколько-нибудь не будет жить жизнью <���неб>есного гражданина, до тех пор не <���пр>идет в порядок и зе<���мное> гражданство.