Кэсси Харти - Я смогла все рассказать

– Ты теперь там пропадаешь целыми днями, – укорял он меня. – Совсем забыла про дядюшку Билла.

Он приобнял меня и поцеловал, колючая щетина оцарапала мою щеку. Я попыталась высвободиться, но он крепче обнял меня и стал щекотать. Я корчилась и извивалась, а он повалил меня на диван и стал щекотать всю с ног до головы, я чуть не описалась.

– Прекрати! – умоляла я. – Пожалуйста!

– Я тебя проучу, – отвечал он. – Я перестану, только если ты пообещаешь мне быть дома, когда я приду в следующий раз.

Его ловкие пальцы обшарили меня всю: живот, подмышки, ноги, – я не могла больше терпеть.

– Обещаю, – выдохнула я. – Обещаю!

Я повторяла это снова и снова, пока он меня наконец не выпустил.

Я чувствовала себя неловко. Мне было как-то не по себе. Вроде все было как прежде, но я понимала: что-то изменилось.

У мамы гостили подруги. Они мило беседовали в гостиной, я сидела на коленях у дяди Билла. Вдруг я почувствовала, как его рука забирается мне под юбку. Я дернулась, но он только рассмеялся и крепче меня обнял. Его рука поглаживала мое бедро.

– Нет, – сказала я тихо и попыталась встать. – Не надо.

Он снова рассмеялся, взял меня на руки и направился к двери.

– Мне кажется, ей скучно тут с нами сидеть, – сказал он остальным. – Пойду поиграю с ней на улице.

Когда мы пришли в сад, дядюшка Билл опустил меня на землю. Его рука снова оказалась у меня под юбкой, пробралась в трусики. Мне это не понравилось. Я понимала, что это неправильно, что так быть не должно. И стала вырываться. Он рассмеялся:

– Ничего, мы с тобой потом поиграем.

Мне такие игры не понравились. Отец Клэр часто с нами играл, гонялся за нами по лестнице, или мы все вместе играли в саду с мячиком. Иногда папа Клэр подбрасывал нас в воздух, обнимал, целовал в щеку. Это были нормальные игры, в них не было ничего дурного.

После того случая я уже не чувствовала себя с дядей Биллом так хорошо, как прежде. Когда он в следующий раз пришел в гости, я не подходила к нему слишком близко, присматривалась, пытаясь понять, что же изменилось. Конечно, я все еще хотела быть его любимой крестницей, просто не могла без этого, но меня настораживали его игры. Он по-прежнему был очень добрым, приносил мне подарки, говорил, что любит меня, но теперь я стала осторожнее. Я хотела повернуть время вспять, чтобы Билл вновь стал моим любимым дядей и не приставал ко мне со своими странными «играми».

Я всегда делала всю самую черную работу по дому. Том иногда вытирал посуду, но по-настоящему тяжелые задания доставались мне: я натирала карболовым мылом, которое разъедало кожу на руках, деревянные сушилки для посуды и скоблила их жесткой щеткой; я покрывала ступеньки крыльца красным лаком, стараясь не проронить ни капли лака на дорожку; я пропускала стираное белье через огромный гладильный каток в два раза больше меня. Мне было очень тяжело, но это никого не заботило. Если бы я хоть заикнулась о том, что это несправедливо, меня ждало бы суровое наказание.

Однажды я пыталась разгладить простыню, что есть сил налегала на ручку катка, но ничего не получалось.

– Мама, у меня не выходит! – крикнула я. – Это слишком тяжело!

Мама пришла, и мне даже сначала показалось, что она и правда хочет мне помочь. Но помощи я не дождалась: мама резко ухватилась за ручку катка и провернула, прежде чем я успела отдернуть руку.

– Стой! Стой! – закричала я, а рука моя попала между огромными валиками катка.

Мама остановилась и с силой выдернула мою руку. Боль в пальцах была невыносимая, я не могла сдержать слезы, плакала навзрыд, прижимая сдавленную руку к груди. И вдруг мама дала мне пощечину.

– Глупая девчонка! Смотри, что ты опять натворила! – Она кивнула на застрявшую простыню. – Как я теперь буду ее вытаскивать?

Она отправила меня в дом, и я побежала к себе в комнату, чтобы там выплакаться.

Я была не против выполнять всю тяжелую работу, пока Том сидел и играл, хотя иногда и представляла себя Золушкой. С той лишь разницей, что на бал я не попала, принца не встретила и никто меня никуда не увез.

В свободное время мы с Томом часто играли вместе. Я просто увязывалась за ним, куда бы он ни шел, но Том, казалось, не возражал. Ему нравилось мной командовать, а я была только рада прислуживать ему, лишь бы он меня любил. Я подчинялась ему практически во всем, хоть и была всего на два года младше.

Помню однажды, когда мне было пять лет и мы ходили в детский сад, Том подошел ко мне в столовой и сказал, что можно идти домой. Я удивилась: остальные дети в это время готовились к обеду. Том же утверждал, что занятий уже не будет, поэтому можно спокойно идти домой.

Я поверила. Я поверила бы любому его слову. Он был моим кумиром. Так что мы пошли домой. Когда мы уже бежали вприпрыжку по тротуару, Том сказал, что на самом деле нужно было идти на обед, но ему просто надоело сидеть на уроках, а раз он со мной, то его не будут ругать. Я снова поверила. Раз он так сказал, значит, так и будет.

Мы забрели в чей-то сад, и Том заявил, что никому не запрещено срывать фрукты в садах. И опять я поверила своему старшему брату. Мы трясли яблони и обрывали сливы, жадно поедая свою «добычу» прямо на месте. Было весело, мне очень понравилось лазить по деревьям и кидаться яблоками. Настоящее приключение. Возможность забыть об ужасной жизни и о матери.

Ближе к вечеру, когда мы наконец ушли из того сада, я почувствовала себя нехорошо. Сильно болел живот, и мы присели на бордюр передохнуть. К несчастью, мимо проходила одна из маминых подруг. Естественно, она спросила, почему мы не на занятиях. Я даже не успела ничего сообразить, как Том выпалил, что мы опаздываем к зубному, и мы убежали.

Может, нам и удалось бы все скрыть от мамы, но только та женщина как раз шла к ней. Когда мы вернулись, мать уже поджидала нас на пороге, скрестив руки на груди.

– Где вы шлялись? – вскричала она, схватив меня за ухо. – Марш в комнату! Живо!

– У меня живо-о-от боли-и-ит, – заныл Том, согнувшись пополам.

– Видишь, что ты натворила! До чего довела брата! Вон с глаз моих!

«Он сказал, что никто не будет ругаться, – мысленно возмутилась я. – Он сказал, что так можно делать. Это нечестно. Мой животик тоже болит». Но вслух, конечно, ничего не сказала. Том сильно подвел меня, но я по-прежнему любила его и не желала ему вреда.

Не помню, чтобы мать когда-нибудь била его. Зато мне от нее доставалось частенько. Она была крупная женщина, и от ее оплеух я чуть не падала. Однажды она схватила меня за волосы и стала возить лицом по стене с такой силой, что выдрала целый локон.

Физическая боль меня не угнетала. Хуже всего была боль душевная. Я отчаянно пыталась понравиться матери, завоевать ее любовь. Едва научившись писать, я стала сочинять для нее стишки и маленькие записочки про то, как сильно ее люблю. Я прятала их в ящике комода, вместе с остальными письмами, надеясь, что она их найдет и растрогается. Мама ни разу не обмолвилась, что хотя бы видела их. Иногда мне было страшно отдавать свои послания ей, поэтому я хранила их в специальном альбомчике, который прятала под кроватью. Я мечтала, что когда-нибудь мама изменится, полюбит меня, и тогда я подарю ей все. Я мастерила для нее всякие поделки, рисовала картинки, но, когда решалась что-нибудь показать, она просто выбрасывала это, едва взглянув. Я из кожи вон лезла, чтобы ей понравиться, но все было напрасно.