Василий Стенькин - Под чужим небом

Переговоры закончились поздней ночью. Они привели к выяснению позиций сторон, как было записано в протоколе, и только Семенов был не очень огорчен неуспехом переговоров. Он тогда еще считал свое положение прочным и надеялся, что японцы рано или поздно примут его предложение.

— Никуда не денутся, согласятся: мы хозяева на своей земле! — самоуверенно заявил он, едва захлопнулась дверь за японцами.

Поутру Семенов с группой офицеров собрался ехать на станцию Андриановка. Через адъютанта он передал Тарову, чтобы тот следовал вместе с ними.

Экипаж бронепоезда встретил атамана и его свиту с должным почтением. В офицерском салоне приготовили стол. Семенов изрядно выпил и разговорился.

— Я приказал устроить большевикам баню в Андриановке. Не одно поколение будет помнить меня!

— А много там красных, ваше превосходительство? — спросил капитан Корецкий, служивший офицером особых поручений.

— Много. Полковник Степанов сосчитает. Боюсь вот, опоздали; главного представления уже не увидим. Я обещал приехать еще вчера, да неотложные дела задержали.

На станции Семенов потребовал верховых лошадей. Вскоре атаман и офицеры скакали к Тарской пади, где совершилась страшная трагедия...

В начале июля на станцию Андриановка был доставлен эшелон, состоящий из пятидесяти трех вагонов. В них находилось более полутора тысяч пленных красногвардейцев, партизан, крестьян и женщин с детьми, захваченных карательными экспедициями.

Жители пристанционного поселка слышали вопли и стоны людей, которых не переставали истязать даже перед смертью.

В полдень бородатые казаки выгнали группу пленных из первого вагона, связали попарно проволокой и погнали в сторону пади. Там обреченных на смерть людей заставили копать братскую могилу. Затем поставили на край ямы и скосили из пулеметов. Потом привели новую группу... Так в течение дня были расстреляны все. Страшно подумать, сколько безвинных людей было в тех пятидесяти трех вагонах. Ни плач детей, ни проклятия матерей не могли остановить руку убийц.

К приезду Семенова расправа была завершена. Но жуткие следы ее виднелись повсюду.

Атамана встретил полковник Степанов, долговязый верзила с длинной лошадиной головой.

— Докладываю, ваше превосходительство, согласно вашему приказ у красные бандиты и изменники ликвидированы!

— Благодарю за верную службу!

— Рад стараться, ваше превосходительство!

Вечером в зале ожидания станции были накрыты столы в честь атамана. Полковник Степанов, не омыв от крови руки, приветствовал высокого гостя верноподданической речью.

— На меня можете положиться, ваше превосходительство, — сказал он в заключение. — Злоба к большевикам не иссякнет во мне вовеки. Я не постыжусь признаться: ночь не сплю, коли за минувший день не прикончу хоть одного красного...

Семенов туг же снял с себя и повесил на шею полковника свою именную шашку.

— Вот, господа офицеры, достойный пример верности и доблести, коему вы обязаны подражать сами и воспитывать в таком духе своих подчиненных, — сказал атаман, отвечая на приветствие Степанова. — К нашему великому огорчению, у нас есть случаи, — продолжал Семенов, — когда казаки, срам сказать, попадают под влияние преступной агитации... Всех, кто перешел на сторону красных, я объявляю предателями, изменниками родному казачеству. Объявите мой приказ по казачьему войску и всему населению! Вместо бежавших будут призваны отцы и братья изменников, могущие носить оружие. Из семей возьмем заложников. В случае бегства к красным, будет расстрелян старший член семьи. Все бежавшие будут лишены земельных наделов, вычеркнуты из списков войска и при поимке расстреляны без суда. Мы должны быть беспощадными, господа офицеры! В рядах казачьего войска нет места жалости, гнилой и вонючей сентиментальности!

Эта короткая речь как бы наизнанку вывернула перед Таровым атамана, показала его истинное нутро. В салоне бронепоезда он вспомнил бахвальство Семенова и подумал: «Действительно, поколения людей будут проклинать Семенова за его гнусные злодеяния».

Таров вернулся в Верхнеудинск с тяжелым настроением. Ему стала еще более ненавистной и постылой служба в белогвардейском штабе.

В воскресный день Таров вышел на Большую улицу, поднялся по ней до царских ворот. Была в те времена такая массивная белоснежная арка, увенчанная позолоченным двуглавым орлом — символом могущества российской империи. Она издевательски возвышалась над скособоченными приземистыми домишками, давила все вокруг грубым показным величием. Потолкавшись среди праздно шатающейся публики, повернул назад. Возле здания общественного собрания встретил Таракановского. Поручик был изрядно выпивши и шумно приветствовал Тарова. И тут у Ермака Дионисовича неожиданно возникла мысль: извлечь пользу из доброго расположения Таракановского. Он обнял поручика и наговорил ему кучу любезностей.

В гостиных рядах они завернули в небольшой ресторан, из которого доносилась бурная музыка.

Таракановский обратился к Тарову по имени и потребовал, чтобы тот тоже называл его Семеном.

— Не терплю холодную официальность. Я, Ермак, человек простой, привык... Чего будем заказывать, — спросил он, оборвав фразу.

— Графинчик пшеничной, — сказал Таров, — и соответственно закуску.

Пока официант исполнял заказ, Таров и Таракановский с ироническими улыбками наблюдали за танцующими парами и вяло переговаривались.

— Не жалеешь, что приехал в родные края? — спросил поручик после второй рюмки.

— Нет, не жалею. В Петрограде и Москве нагляделся на большевистские порядки. Сыт ими вот так, — Таров провел ладонью по горлу.

— Просись на живое дело, — посоветовал Таракановский. — Чего в бумагах-то...

Еще выпили. Поручик хмелел все больше, им овладевала страсть бахвальства.

— Недавно я был в Троицкосавске, — рассказывал он. — Мы там ликвидировали большую группу красных... Я одним выстрелом прошивал по пять человек. Скулой неделю не мог шевельнуть: набил винтовочным прикладом. Вот это дело!

— Неужели, пять человек — одним выстрелом?

— Ты что, Ермак, не веришь? Я не трепач. Обо мне не такое еще услышишь. Я люблю, чтобы обо мне говорили. Я хочу сверкать, — пьяно хвастался поручик, — а не тлеть, как сырая головешка.

— Ты, что, вступил в члены «Пушечного клуба», готовишься лететь на луну? — насмешливо спросил Таров, пытаясь замечанием задеть самолюбие поручика и вызвать на большую откровенность. Но Таракановский, видимо, не читал Жюля Верна и не понял юмора.

— Никакого пушечного клуба я не знаю, — пробурчал он сердито. — Есть один планчик. Понимаешь? Партизанским вожакам — чик! — Таракановский сделал жест, означающий снять голову. — Ясно? Ты еще услышишь о поручике Таракановском. Все, больше слова не скажу. Точка!