Владлен Измозик - «Черные кабинеты» История российской перлюстрации. XVIII – начало XX века

Насколько царь интересовался деятельностью «черного кабинета», видно еще из того, что он однажды собственноручно отобрал 4 золотые и серебряные с гербами и бриллиантами портсигара в качестве царских подарков и передал их секретному чиновнику, пользовавшемуся его исключительным доверием, для раздачи сослуживцам в виде поощрения за полезную деятельность 172.

Эти сведения, безусловно, весьма красочны и любопытны, но насколько они достоверны? Насколько историк может им доверять? Я уже писал выше, а еще более подробно – в монографии, посвященной персонально В.И. Кривошу, что Владимир Иванович был очень осведомленным человеком, но одновременно и крайне тщеславным, любившим устраивать различного рода мистификации с целью придания своей персоне более высокой значимости 173. Попробую проанализировать вышеприведенный отрывок с учетом всех известных мне сведений.

Прежде всего, кто этот «секретный чиновник, пользовавшийся особым доверием царя» и кто то лицо, которое имело «без особого доклада доступ к царю»? Понятно, что «секретный чиновник» – это не А.Д. Фомин и не М.Г. Мардарьев (руководители дела перлюстрации при Николае II). К моменту первой публикации воспоминаний Майского (Кривоша) Фомин уже умер, а имя Мардарьева дважды открыто названо в тексте мемуаров. Напрашивается мысль, что под этим таинственным чиновником Майский (Кривош) имеет в виду самого себя, особенно если вспомнить, что еще в 1907 году он подал на высочайшее имя (через князя В.Н. Орлова, начальника Военно-походной канцелярии Николая II) проект создания сверхсекретной службы придворной перлюстрации при библиотеке Зимнего дворца. К тому же после вынужденного скандального ухода из «черного кабинета» 1 декабря 1911 года Владимир Иванович с января 1912 года по август 1914‐го, кроме других мест, трудился вне штата в библиотеке Зимнего дворца. В сентябре 1917 года бывший директор Департамента полиции и бывший товарищ министра внутренних дел С.П. Белецкий утверждал, что Кривош «организовал при содействии… князя Орлова особую придворную перлюстрацию, освещавшую группу лиц, близких ко Двору», включая вдовствующую императрицу Марию Федоровну и сестру Николая II Ксению Александровну 174. Тем не менее я должен подчеркнуть, что ни подтвердить, ни опровергнуть эти отрывки из воспоминаний Майского (Кривоша) достаточных оснований пока нет. Остается принять их как версию.

Своими особенностями в данном случае отличалась и работа в архивах. Так, у каждого чиновника Российской империи имелся послужной список (формуляр), в который вносились все его перемещения по службе, награды, размер жалованья и т. п. Но формуляры чиновников «черных кабинетов» не отражают ни их подлинных занятий, ни реального размера жалованья (ибо до двух третей выплат производились из секретных сумм). Поэтому подлинное знание возникает лишь в результате использования комплекса документов, в том числе секретной переписки.

В книге речь идет именно об истории перлюстрации почтовых отправлений. Однако лишь частично освещена история «черных кабинетов» в Царстве Польском и крайне скудно – в Великом княжестве Финляндском. Дело в том, что «черный кабинет» в Варшаве до 1867 года находился в ведении наместника и эти материалы хранятся в польских архивах. Перлюстрация в Финляндии в силу автономного положения княжества вообще не подчинялась российскому руководству и имела с аналогичной российской службой лишь отдельные точки соприкосновения, о которых я далее упоминаю.

К сожалению, мне не удалось разыскать достаточный комплект документов, позволяющий судить о перлюстрации телеграфных отправлений. Здесь в нашем распоряжении имеются лишь отрывочные сведения. С.П. Белецкий, вице-директор ДП (июль 1909‐го – февраль 1912 года), директор ДП (февраль 1912‐го – январь 1914 года), товарищ министра внутренних дел (сентябрь 1915‐го – февраль 1916 года), на допросе 13 сентября 1917 года говорил, что, будучи товарищем министра внутренних дел, предполагал организовать перлюстрацию телеграфной корреспонденции. Но тогдашний руководитель «черных кабинетов», старший цензор Санкт-Петербургского почтамта М.Г. Мардарьев сообщил Белецкому, что заведующий телеграфной частью Главного управления почт и телеграфов инженер П.С. Осадчий не подходит для этого по своим политическим убеждениям. В результате планы остались без исполнения 175. Вместе с тем знаменитый специалист, начальник шифровального отделения Департамента полиции И.А. Зыбин, служивший в ДП с августа 1887‐го, показал на допросе в июне 1917 года, что Главное управление почт и телеграфов выдавало губернским жандармским управлениям на право выемки телеграмм особые именные открытые листы (о таких листах я уже упоминал) 176. Наконец, начальник телеграфа железнодорожной станции города Тулы Грудман рассказал председателю следственной комиссии Тульского губернского временного исполнительного комитета А.И. Рязанову 30 июня 1917 года, что на станции с 1906‐го по 1914 год стоял особый тайный телеграфный аппарат с возможностью приема и перлюстрации телеграмм от Москвы до Курска. Такие же аппараты, по его словам, имелись на станциях Москвы, Курска и Нижнего Новгорода 177. Отсюда можно заключить, что эта сюжетная линия достойна быть предметом дальнейших исследований.

С появлением регулярной почтовой связи возникла необходимость в охране почтовых отправлений, их неприкосновенности. В России впервые такое требование было представлено в указе Петра I от 12 ноября 1698 года «О сборе в сибирских и поморских городах таможенных пошлин». Там, где речь шла об учреждении сибирской почты, указывалось: «Отнюдь ничьей грамотки не распечатывать и не смотреть» 178. Затем тайну переписки подтвердила Екатерина II. Высочайшее повеление в январе 1782 года, направленное губернаторам генерал-прокурором А.А. Вяземским, гласило: «Дабы должное к почтам доверие не токмо сохраняемо, но и далее распространяемо было и вследствие того, чтобы никакая власть или начальство или кто бы то ни был, не дерзали открывать писем на почтах, пересылаемых внутри империи или же их удерживать» 179. Взойдя на престол, Александр I уже 12 апреля 1801 года повелел главному директору почт Д.П. Трощинскому дать секретное предписание местным почтовым начальникам, чтобы «корреспонденция, производимая между частными людьми, была неприкосновенна и вообще изъята от всякого осмотра и открытия» 180. Когда в 1819 году санкт-петербургский военный губернатор М.А. Милорадович и губернское правление обратились в Санкт-Петербургский почтамт с требованием о выемке пакета на имя купца Лагутина, Комитет министров постановил, что такое действие было бы противно почтовым правилам и могло бы поколебать доверие публики к почте 181. В 1823 году, «в видах вящего поддержания доверия публики к почтам», последовало высочайшее повеление, «чтобы заведывающие разными частями отдельных управлений не обращались к почтовым местам с требованиями о выдаче им с почты корреспонденции частных лиц, или о непринятии от кого‐либо вовсе корреспонденции на почту» 182. Николай I 23 января 1827 года по докладу главноначальствующего над Почтовым департаментом князя А.Н. Голицына распорядился, чтобы «казенные места и лица, управляющие различными частями, отнюдь не делали требований об удержании чьей‐либо корреспонденции или непринятия таковой от находящихся под присмотром или арестом, исключая тех случаев, когда бы последовало на сие Высочайшее повеление; в случае же необходимой в том надобности представляли бы об оном министрам или главным своим начальникам, которых обязать будет испросить на то Высочайшее повеление» 183. Циркуляр главноначальствующего над Почтовым департаментом В.Ф. Адлерберга от 27 апреля 1844 года напоминал почтовым служащим об особом высочайшем повелении, коим подтверждалось издавна существующее правило о неприкосновенности частных писем 184.