Курцио Малапарте - Капут

Издательство благодарит Екатерину Уляшину, без поддержки которой данное издание было бы невозможно/

© Eredi Curzio Malaparte, 2015

© Федоров Г., перевод, 2015

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2015

Рукопись романа «Капут» имеет свою историю, и мне кажется, что эта история будет здесь уместнее любого предисловия.

Роман я начал писать в украинском селе Песчанка, в крестьянском доме Романа Сучени летом 1941 года, в самом начале войны Германии с Россией. По утрам я садился в огороде под акацией и принимался за работу, в то время как хозяин прямо на земле возле хлева точил косу или крошил свеклу и траву на корм своим свиньям.

Крестьянская хата под соломенной крышей, сделанная из глины с добавлением соломенной сечки, замешанной на коровьем помете, представляла собой небольшое чистенькое строение, в котором не было ничего ценного, кроме радиоприемника, граммофона и скромной библиотеки с полным собранием сочинений Пушкина и Гоголя. Это был дом потомственного крестьянина, «мужика», которого три пятилетки и коллективное хозяйствование освободили от нищеты и бесправного и убогого прозябания. Сын Романа Сучени, коммунист, до войны работал механиком в колхозе имени Ворошилова, вместе с отступающей советской армией он покинул село на своем тракторе; в этом же колхозе работала и его жена, достойная молчаливая женщина. Завершив дела в поле и огороде, она садилась под деревом с «Евгением Онегиным» Пушкина, изданным в Харькове к столетию смерти великого поэта. (Эта женщина напомнила мне двух старших дочерей Бенедетто Кроче, Элену и Альду, читавших греческие тексты Геродота в своем загородном пьемонтском доме в Меане, расположившись под увешанной плодами яблоней.) Я снова принялся за роман в 1942-м в Польше, потом продолжил работу уже на Смоленском фронте. А закончил книгу, за исключением последней главы, в Финляндии, где пробыл два года. Перед возвращением в Италию я разделил рукопись на три части. Одну вверил послу Испании в Хельсинки графу Августину де Фокса́, отозванному в Мадрид Министерством иностранных дел; вторую – секретарю румынского посольства в Хельсинки князю Дину Кантемиру, направленному в Лиссабон на новое место службы; и третью – атташе по печати румынского посольства Титу Михайлеску, возвращавшемуся в Бухарест. После долгой одиссеи все три части рукописи благополучно достигли Италии.

В июле 1943-го я находился в Финляндии. Узнав об аресте Муссолини, я первым же авиарейсом вернулся в Италию и в ожидании высадки союзников поселился на Капри, где в сентябре 1943-го написал последнюю главу романа «Капут».

«Капут» – жестокая книга. Ее жестокость обусловлена выходящим за рамки обыденного опытом, извлеченным мной из событий, произошедших в Европе за годы войны. Однако среди всех протагонистов книги война – не более чем второстепенный персонаж. Можно было бы сказать, что она важна только как побудительное обстоятельство, если бы неизбежные обстоятельства не относились к разряду фатальных. Тогда война в романе играет роль фатума. Я бы сказал, что она выступает в романе протагонистом-созерцателем, как созерцателем бывает пейзаж. Война – беспристрастный пейзаж этой книги.

А главным персонажем выступает Капут, этот веселящийся и кровожадный монстр. Пожалуй, ни одно другое слово не может лучше этого жестокого таинственного германского слова передать смысл того, чем стали все мы и, наверное, вся Европа – сплошными руинами. И да уяснят себе все, что мне больше по душе Европа теперешняя, вся в руинах, чем вчерашняя или двадцати-тридцатилетней давности. Я предпочитаю, чтобы все подверглось переделке, а не оставалось неизменным по долгу наследования. Будем надеяться, что новые времена будут действительно новыми и нескупыми на уважение и свободу по отношению к писателям, поскольку итальянская литература нуждается в уважении не меньше, чем в свободе. Я сказал «будем надеяться» вовсе не потому, что не верю в свободу и в ее благотворность (да будет мне позволено напомнить, что я принадлежу к числу людей, которые оплатили свою свободу годами заключения и ссылки, чем и внесли свой вклад в дело свободы), а потому, что знаю (и это известно широкой публике), насколько непросто сохранить свое достоинство простому человеку и насколько небезопасно положение писателя как в Италии, так и в большей части Европы.

А посему будем надеяться, что новое время будет исполненным свободы и уважения для всех, и для писателей тоже. Потому что только свобода и любовь к культуре спасут Италию и Европу от жестокостей, о которых говорит Монтескьё в своей работе «О духе законов» (Книга XXIII, глава XXIII): «Ainsi, dans le temps des fables, après les inondations et les déluges, il sortit de la terre des hommes armés, qui s’exterminèrent» [1].

Принц Евгений Шведский остановился посреди комнаты.

– Послушайте, – сказал он.

Через дубовую рощу Оук Хилла и сосны парка Вальдемарсудде, через пролив, протянувшийся до самого Ниброплана к сердцу Стокгольма, ветер доносил печальную любовную жалобу. Это был не меланхоличный призыв гудков возвращавшихся в порт пароходов и не туманный крик чаек, а голос горестный и страдающий, как женский стон.

– Лошади из луна-парка «Тиволи» возле Скансена, – сказал принц Евгений, понизив голос.

Мы подошли к огромным окнам, смотревшим в парк, уперлись лбами в слегка запотевшее от поднявшегося с моря голубого тумана стекло. По сбегающей с холма тропинке в сопровождении девочки в желтом спускались три хромые белые лошади; вот они прошли калитку и оказались на маленьком пляже, сплошь усеянном куттерами, каноэ и рыбацкими лодками, выкрашенными в розовый и зеленый цвет.

Был ясный сентябрьский день, хрупкий почти по-весеннему, хотя осень уже прикоснулась красным к старым деревьям Оук Хилла. По проливу, в который выдавался мыс вместе со стоявшим на нем Вальдемарсудде, резиденцией принца Евгения, брата короля Швеции Густава V, проходили большие серые пароходы с огромными шведскими флагами, нарисованными по бортам: желтым крестом на голубом поле. Хрипло кричали чайки, их крик был похож на плач ребенка. Внизу, вдоль причалов Ниброплана и Страндвегена покачивались на воде белые пароходы с милыми названиями городов и островов, куда они курсировали челночными рейсами. За арсеналом поднималось голубое облако дыма, пролетавшие изредка чайки разрезали его на светлые полосы. Ветер приносил звуки оркестриков с виллы «Белльмансро», из отеля «Хассельбакен», крики моряков, солдат, женщин и детей, толпой окруживших акробатов, фокусников и бродячих музыкантов, выступавших весь день перед воротами Скансена.