Дмитрий Быков - Военный переворот (книга стихов)

И, радуясь, что поезд проезжает хоть пять минут, а под горой, в тени, - да, думал я, они легко рожают, - ещё не уточняя, кто они.

Они вокруг сидели и стояли - разморены, крикливы, тяжелы. Из сумок и пакетов доставали хлеб с колбасою, липкой от жары, черешню, лук, бутылки с газировкой... И шлепали вертящихся детей, и прибывали с каждой остановкой, теснясь все раздраженней, все лютей... Обругивали - кстати ли, некстати ль, - друг друга в спорах, громких испокон... Листали замусоленный "Искатель" возможно, "Человека и закон"... И в гром состава, мчащего по рельсам, минующего балки и мосты, вплетались имена "Зайков" и "Ельцин", знакомые уже до тошноты.

Стоп! Разве в этих, в старых или в малых - родных не вижу? Я ли не как все? Я сам-то, что ли, вырос на омарах? Да никогда! На той же колбасе. И то резон - считать её за благо... Не ваш ли я звереныш и птенец? Какого я не в силах сделать шага еще, чтоб с вами слиться наконец? Да сам я, что ли, склонен жить красиво?! Я сам - из той же злобы и тщеты, того же чтива и того же пива (и слава Богу, что не из Читы!). Ужель мне хода нет и в эту стаю? Чем разнится от века наша суть? Не тот же ли "Искатель" я листаю, не в тех ли электричках я трясусь? Но, помнится, от этого расклада мне никуда не деться с ранних лет...

И нам под вас подлаживаться - надо.

А вам под нас подлаживаться - нет.

...С рожденья мне не обрести привычки к родной, набитой, тесной, сволочной, обычной подмосковной электричке. К обычной, а особенно к ночной. К тем пассажирам - грязным и усталым, глотающим винцо, ходящим в масть. К безлюдным, непроглядным полустанкам, где не фиг делать без вести пропасть, под насыпью, под осыпью, в кювете, без имени, без памяти, в снегу... Я многого боюсь на этом свете, но этого... и думать не могу.

...И все-таки, как беженец из рая, опять уйдешь, опять оставишь дом, насильно в эту жизнь себя внедряя, чтобы не так удариться потом. Ведь сколько эта пропасть ни безмерна, сколь яростно о ней не голоси, - но как тонка, как страшно эфемерна граница между миром - тем и сим...

То ль действовала долгая дорога, дух пота и дешевого вина, - но внутренняя тошная тревога по мере приближенья Чухлина росла, росла, ворочалась... Не скрою (хотел бы, да не выйдет все равно), соприкасаться с жизнию чужою мне до сих пор непросто...

Чухлино.

Нет, станция была обыкновенна, - трава, настил дощатый, тишина, домишко с кассой, - словом, не Равенна, но очень хорошо для Чухлина. "Да полно, - думал я, ломая спички и отряхнув рассыпанный табак, - вдруг и в Равенне те же электрички? А как без них? - наверное, никак."

В автобусе, идущем от поселка, с намереньем приобрести билет я вынул кошелек, застежкой щелкнул и обнаружил: денег больше нет. Хотя за счет любимой ехать тяжко, я произнес, толкнув её плечом:

- Пожалуйста, купи билеты, Машка! Потом верну, с процентами причем.

Я повернулся в давке правым боком (я так и ехал - с сумкой на боку):

- Я, знаешь, нынче в кризисе глубоком... Достанешь деньги-то? Мерси боку...

Кругом входили. Маша в сумке рылась и бормотала под нос:

- Ну, дела! Да где ж она лежит, скажи на милость? Не может быть, ведь только что была!

Я видел нечто вроде косметички - так, сумочка потертая весьма... Она её достала в электричке, чтоб показать мне фото из письма.

- Выходим! Сумки нет!

Проехав мимо, автобус нам прощально поморгал. Она достала все: коробку грима, две наших куртки, зонтик и журнал, обшарила у сумки все карманы...

- Там паспорт! Документы! Аттестат! Все фотографии! Письмо от мамы! И деньги там - четыре пятьдесят!..

Я чуть стоял: все было как в тумане, как бред - не может быть, но так и есть... Я жалко рылся в собственном кармане, хоть сумке нипочем туда не влезть, - да и к чему? Ведь я запомнил внятно: конверт открыла, фото убрала и косметичку сунула обратно...

Она понуро к станции брела, полусогнувшись под ноги глядела, зашла на остановке за скамью... И ужас, без просвета и предела, наполнил душу робкую мою.

Воистину, бывают же пролеты! Узнают (кто узнает?!) - не простят. А там - характеристика с работы, билеты, деньги, паспорт, аттестат... А завтра ей прослушиваться. Боже! Ко всем волненьям - на тебе, душа! И это ты подстроил! Я? А кто же?!

Без паспорта. И денег ни гроша... Но как же это вышло, в самом деле? Ведь только-только, возле Чухлина, мы эти фотографии глядели, и эту сумку прятала она... А может быть, и выронили в давке, - все может быть. На выходе... А вдруг?!

Она сидела на горячей лавке, коленями зажавши кисти рук, глядела вниз, на доски под ногами, не думая ни биться, ни рыдать...

Я подошел. "А может быть, цыгане? - мелькнула мысль. - Да что теперь гадать!"

Все думая сбежать от этой жути, не признавая за собой греха, я все ещё надеялся, что шутит: сейчас достанет сумку и "ха-ха!" Пусть хоть кричит, хоть плачет, - нет, нимало! Глаза пустые, и запекся рот. Она сама ещё не понимала. И это означало, что не врет.

И в мыслях - вялых, мусорных, проклятых - все возникало: "Вызвался, дурак! Ну ладно бы - случилось это в Штатах... А ведь у нас без паспорта никак!.."

...И все-таки - есть некая защита. Стремительный наркоз. Всегда готов. Спасение от мелких пыток быта, потерь любимых или паспортов. Глухой удар свершившегося факта, томление напрасной суеты... Все носишься, все не доходит как-то. Потом дойдет - и уж тогда кранты!..

Всего не сознавали до сих пор мы. Пока она, уставив в точку взгляд, ещё сидела на краю платформы, - я повернулся и пошел назад, заглядывая под ноги, под лавки, - распаренный, испуганный и злой...

Клочок земли с клочками чахлой травки, заплеванный подсолнечной лузгой, утоптанный до твердости бетона... Собака, задремавшая в тени...

Она сказала, не меняя тона:

- Ну ладно, ехать надо. Ждут они.

Я поразился: держится! Куда там! Не рвет волос, не требует воды, меня не объявляет виноватым. Есть женщины: угрюмы и тверды. На чем стоят - уж в том не прекословь им: недаром и в глазах её - металл... - Билеты - к черту! Паспорт восстановим, другое - вышлют, - я пролепетал. - А денег дам осталось от степухи, и гонорар через четыре дня...

Ее глаза, как прежде, были сухи и, как всегда, смотрели сквозь меня.

- Кто вышлет-то? - она спросила тихо. - Мать с Аськой на Байкале. Не в Чите. Друзья вот разве - Леха. Или Тимка. Они могли бы выслать. Да и те... И Леха, ко всему, без телефона, а Тимка на работе допоздна... И Аська потерялась. В смысле - фото. А я их в Ленинград отцу везла.

Потом мы ждали больше получаса. Асфальт, окурки, пыль, песок, забор. Молчали - разговор не получался, да и какой тут, к черту, разговор! Чужой поселок, где, по сути дела, ни близких, ни знакомых, - никого. Безлюдье. Пыль. Распаренное тело... Мне страшно тут, а ей-то каково?..

...Автобус подошел, как бы хромая, - клонясь направо, фыркая, гудя, и скоро улицею Первомая мы с Машей шли - не знаю уж, куда. По матерью указанным приметам она с трудом искала нужный дом.