Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1960 год

Скробов решает: только вертолетом удастся спасти охотника. Иного выхода нет. Лишь вертолет может приземлиться, не касаясь земли. Для этой машины не страшно болото, воздух — ее надежная опора, пока в баках остается хоть декалитр горючего.

Скробов снимает трубку:

— Девушка, мне Науменко, срочно.

— В Киренске — ни одного вертолета, — отвечает Науменко, выслушав пилота. — Все ушли на точки.

Скробов бросает беглый взгляд на карту:

— Ближе других к устью реки Чиркуо точка, где находится экипаж Касьяненко.

Лучшая радистка порта, белокурая двадцатилетняя девушка с тонкими и нервными пальцами пианистки, пытается еще раз связаться с «МИ-4».

— Борт 31408, борт 31408! Как слышите прием?..

Но «МИ-4», отделенный от Киренска несколькими сотнями километров тайги, не отвечает.

III

Полдень. Тайга

Три дня и три ночи, одиноко лежа в чуме и слабея с каждым часом, старик прислушивался к звукам тайги, прислушивался к глухому, гаснущему стуку сердца. Голода не чувствовал, только очень хотелось пить. Собрав последние силы, он поворачивал онемевшее тело и, опершись о землю рукой, которая еще подчинялась ему, пил воду из котелка. После этого он долго отдыхал, дыша часто и хрипло. Три дня и три ночи назад ушел за помощью его друг, Данила Петров.

— Я скоро,— говорил Данила. — Лежи, Василь Прокопьич, не бойся: Данила Петров шибко ходит. Ой, шибко! Нюльга (Нюльга — дневной переход (эвенк.).) у меня будет большая. День и ночь буду идти. Четырех учиков3 возьму. Менять буду учиков-то.

Маленький проворный Данила уложил в мешок консервы, сахар, лепешки, патроны, туго затянул мешок веревкой.

— Собак тебе оставлю. Черную оставлю, Серого. Хорошие собаки.

Оленей стеречь будут, зверя отгонять. Я шибко пойду. Афанасия Прокопьева, рыбака, встречу. Афанасий в Наканно пойдет. Шибко ходит Афанасий. День будет идти, ночь будет идти — придет в Наканно. Даст телеграмму. Ты жди, Василь Прокопьич!

И Василий Прокопьич ждал. Тайга научила его великому искусству долготерпения. Он ждал, хотя не был уверен в том, что ему смогут помочь. На оленя больного не положишь... Самолету нужно сто шагов чистой, свободной от кустарников и пней дороги. А вблизи нет ни одной полянки. Только болота. Он не мог сказать этого Даниле, потому что язык не повиновался ему, и Данила ушел. Может, старый друг тоже понимал, что все усилия бесполезны, но он ушел, чтобы сделать то, что мог сделать.

...Сквозь дымовое отверстие в конусе чума видно, как плывут вверху белые высокие облака. В конце концов что изменится, если он останется здесь, в тайге, навсегда? И отец его, Баркауль, знаменитый мастер самострелов, остался в тайге, и дед его, и отец деда.

Будь он поближе к селу, его спасли бы доктора. В прошлом году, зимой, с ним тоже стряслась беда, и доктора спасли его. Самолет опустился на поляну неподалеку от места, где он лежал, уткнувшись лицом в снег, и там же, рядом с ним, стыл на ветру убитый им медведь. В тот день он впервые почувствовал в себе старость...

Он нашел в лесу берлогу — она белела в утренних сумерках могильным холмом. Не спеша оградил он лежку частоколом, чтобы хозяин тайги не мог выскочить неожиданно и броситься на охотника. Закончив работу, присел на ствол упавшей березки, нащупал в кармане трубку и сказал тихо, сам себе: «Однако, теперь закурим».

Охотник, после того как он забьет колья у входа в берлогу, обязательно должен сказать, что хочет закурить. Так делали отец и дед, так делал и он — и не потому, что слепо верил в святость обычаев: просто он знал, что одно упоминание о табаке, о трубочке, которую обычно выкуриваешь после тяжелой и нервной работы, успокаивает, и у таежника, взволнованного близостью зверя, становится глубже и спокойней дыхание, и руки становятся тверже, увереннее.

Но в тот раз он и впрямь решил закурить, да только табак никак не хотел сыпаться в трубочку, пальцы тряслись, и табак падал на утоптанный снег. Вот тут-то он понял, что встретился не с медведем, а со старостью и с ней предстоит выдержать борьбу.

У Василия Прокопьича была «тозовка» — малокалиберная винтовка. Он умел убивать медведей из малопульки и гордился этим; немногие охотники из Наканно ходили на «дедушку» с таким оружием. Охотник выстрелил в медведя, прицелившись так, чтобы попасть между маленьких злых глаз, чуть пониже того костяного нароста на лбу, который не пробивают пули даже крупного калибра. Василий Прокопьич неудачно выстрелил. Медведь бросился на него, и охотник ударил зверя пальмой. На этот раз прицел был верным, но старик не смог удержаться на ногах, и медведь уже в агонии смял его.

Самолет вывез Василия Прокопьича из тайги, а доктора искус но зашили раны; вот только припадать стал на ногу...

Две недели назад, когда он собрался в тайгу, родные не хотели пускать его. «Ты живешь хорошо. Среди твоих сыновей и внуков есть и охотники, и учителя, и врачи, — говорили ему. — Они будут кормить тебя и смотреть за тобой, ты проведешь старость в теплом доме, а по вечерам будешь смотреть в клубе кино».

Но тайга позвала его. И он ушел.

— Посмотрю маленько, как белка, — сказал он. — Надо подсказать молодым, где промышлять зимой. Молодые-то не все знают.

Он долго бродил по тайге, все присматривался. Видел грибы, наколотые белками на сухие острые сучки: рыжики и грузди висели низко, у земли. Значит, белка была проходной, значит, она очень спешила, и ей некогда было взбираться на вершины деревьев, чтобы устроить там постоянные кладовые, и она, повинуясь извечному инстинкту, торопливо оставляла на деревьях запасы, которые ей уже не понадобятся. Еще он заметил, что на земле, под кедрами и соснами, мало было шелухи от шишек. Белку гнало отсюда предчувствие зимнего голода, неурожай. Поздние весенние морозы убили нежный сосновый и кедровый цвет.

Долго, таясь за деревьями, следил он за смелыми прыжками ярко-рыжих пушистых зверьков и приметил направление, в котором шла кочевка. Белки шли на юг. Если бы не болезнь, через пять-шесть дней добрался бы он до Наканно и сказал охотникам, что им нужно просить у летчиков самолеты и бригадами перебираться на юг, к верховьям Тунгуски.

Но болезнь, предупреждавшая о себе сильной головной болью, свалила его одним ударом, когда он волок тяжелое бревно, чтобы устроить для оленей дымокур. У него подкосились ноги, будто кто стукнул сзади под колени, и перед глазами затрепетало красное полотнище...

И вот он лежит в чуме и видит над собой чистые высокие белые облака. Их тени заглядывают в чум и скользят по его лицу.

...Он не знает, что от таежника к таежнику, от радиста к радисту, от летчика к летчику тысячекилометровой эстафетой прошла весть о несчастье. Десятки людей, еще вчера ничего не знавшие о существовании охотника Василия Прокопьича Каплина, думают о том, как его спасти. Но как?