Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №08 за 1982 год

— А может, он просто пытался добраться до пресной воды и повредил бивень во время рытья колодца? Или пробовал дерево свалить,— размышляет Вадим Евгеньевич.— Ведь в засушливое время года травы выгорали, и слоны питались ветками кустарников и деревьев. Как бы там ни было, но сильно потертые бивни говорят о том, что слону приходилось ими немало работать.

Мы сидим в кабинете, на дверях которого висит табличка «Комитет по изучению мамонтов и мамонтовой фауны». На полках — кости, позвонки, осколки бивней. По стенам развешаны фотографии, рисунки, на которых изображены все те же слоны.

— Хотите, я расскажу, с чего началось мое увлечение слонами? — спрашивает Вадим Евгеньевич.

Я горю желанием узнать о судьбе южного слона, но понимаю, что торопить события не стоит. Времени у нас достаточно. С удовольствием слушаю рассказ Вадима Евгеньевича о его довоенном детстве. Ученый, увлекшись воспоминаниями, отчаянно жестикулирует и вдруг превращается в озорного десятилетнего мальчишку, готового тащить в квартиру всякую живность. Таким он был, когда впервые попал в зоосад. Парнишка стал заниматься в кружке юннатов. В зоосаде в то время жила слониха Бетти. Смотритель, пожилой непоседливый дядька, научил ее разным забавным штукам. Например, без зазрения совести Бетти вымогала деньги с посетителей. Причем, если какой-нибудь шутник совал ей в хобот вместо рубля помятую бумажку, слониха недовольно фыркала и бросала обрывок обидчику в лицо. Мальчик с восторгом слушал рассказы смотрителя о повадках слонов. Однажды после очередной беседы он решил круто переменить свою жизнь: хватит корпеть в школе над учебниками, стану-ка я лучше ухаживать за слонами. Через несколько дней юный натуралист заявил учительнице, что его переводят в другую школу. И вот почти полгода он целые дни проводил в обществе слонихи Бетти. Вечерами возвращался домой и с невинным видом засыпал над учебниками. Наконец, обман раскрылся, посрамленный любитель слонов вынужден был продолжить учебу.

Потом была война. Будущий палеонтолог ушел на фронт с университетской скамьи. В одном из первых писем мать сообщила о гибели слонихи Бетти. После войны юноша попытался раскопать ее останки. Удалось найти только череп. С тех пор он лежит в квартире Гаруттов на самом видном месте...

— После войны меня пригласили работать в Зоологический институт,— продолжает рассказ Вадим Евгеньевич.— К тому времени мое детское увлечение слонами переросло в стойкий научный интерес к далеким предкам современных хоботных. Однажды звонят нам из Эрмитажа: «Немедленно приезжайте. Тут для вас кое-что есть». Поехал заведующий музеем профессор Всеволод Борисович Дубинин. Через час его взволнованный голос в трубке: «В ящиках — кости. Что-то большое. Может быть, слон...» Я не дослушал, помчался в Эрмитаж. Все сгрудились вокруг двенадцати больших ящиков из тщательно пригнанных, гладкоструганых досок. Внутри лежали кости, пересыпанные стружкой...

— А как они попали в Эрмитаж?

— Дело в том, что, когда в Германии упаковывали захваченные немцами в разных странах ценности, то на каждом ящике в зависимости от содержимого ставили определенную метку. На ящиках с костями черной краской была выведена буква К. Такой же буквой маркировались и картины.

— Вы сразу приступили к монтировке скелета?

— Нет, конечно. Предстояло сначала выяснить, из какой страны вывезены немцами эти кости. Пришлось провести целое расследование. Как-то, перебирая останки, в одном из ящиков я обнаружил обрывок газеты. Присмотрелся — язык немецкий. Время — сорок третий год. Следовательно, думаю, кости паковались непосредственно в Германии задолго до прихода туда наших войск. При дальнейшем осмотре удалось разглядеть на отдельных частях скелета буквы греческого алфавита. Если бы слон был найден на территории Германии, вряд ли немецкие палеонтологи стали маркировать кости греческими буквами. Скорее всего они воспользовались бы латинскими. Мы строили различные догадки. И этим вынуждены были до поры до времени ограничиваться. По-прежнему до выяснения всех обстоятельств не имели права приступить к монтировке скелета.

Однажды в одном из палеонтологических журналов мне попалась на глаза статья Манохина о находке в Северном Приазовье! Я внимательно изучил ее и пришел к выводу, что скелет южного слона, хранящийся у нас,— именно тот, о котором пишет бердянский палеонтолог. Все остальное, как говорится, было делом техники...

Так закончилась история южного слона из Приазовья. После долгих мытарств он наконец занял достойное место в одном из крупнейших естественноисторических музеев мира.

На прощание Вадим Евгеньевич посоветовал мне:

— Обязательно еще раз побывайте на том обрывистом азовском берегу. Уверен, сам факт находки южного слона предстанет перед вами совсем в другом свете.

В Приморск мне удалось вырваться только через месяц. Травы на краю обрыва заметно выгорели. Тихо и печально шуршали внизу волны. Мне вдруг представилось, как, понурив голову, бредет по степи одинокий слон. Перемалывая широкими и крепкими, как жернова, зубами сухие ветки, он приближается к обрыву и протяжно трубит навстречу беспокойным морским ветрам. И его глас долго-долго не замолкает над большой соленой водой.

Кажется, я слышу его...

В. Супруненко Приморск — Ленинград