Леонид Жуховицкий - Последняя женщина сеньора Хуана

ХУАН. Всего девятнадцать?

КОНЧИТА. Уже девятнадцать. Мне девятнадцать, сеньор, и меня никто никогда не любил.

ХУАН. А деревенские парни?

КОНЧИТА. Нет, сеньор. Правда, один из них в меня влюблен — наш кучер Михо…

ХУАН. Так чего тебе надо?

КОНЧИТА. Но ему плевать на меня.

ХУАН. То есть как?

КОНЧИТА. Сеньор, он не просто кучер, он поэт и влюблен поэтической любовью. Он посвящает мне стихи. Ему этого вполне достаточно.

ХУАН. Но ты служишь в гостинице, кругом мужчины…

КОНЧИТА. Только один раз, сеньор… Когда мне было пятнадцать, пьяный офицер потащил меня в сарай. Я сказала, что так нехорошо, а он ответил: «Дура, для твоего же счастья стараюсь». Больше ни один мужчина ко мне не приставал.

ХУАН (оживляясь). Но это же прекрасно! Не пристают — и слава богу! Тебя просто не видят, значит, ты спрятана, значит, свободна. Главное, не высовывайся. Заройся поглубже — и живи.

КОНЧИТА. Как, сеньор?

ХУАН. Как тебе хочется.

КОНЧИТА. Но мне хочется, чтобы меня любили.

Пауза.

ХУАН. Ну да, тебе же девятнадцать… Слушай, это нелепость. Девятнадцать лет — возраст любви. Почему они не любят, а?

КОНЧИТА. Я некрасива, сеньор?

ХУАН. Ну-ка, пройдись… А теперь лицом ко мне… У тебя красивые лодыжки. А этот завиток на шее!.. Руку! Смотри: грубая жизнь, грубая работа — и такое нежное запястье… Да, ты не красавица. Но! Ты слышишь — для человека с воображением ты совсем не дурна… Пожалуй, даже хороша. А если еще убрать это дурацкое платье, которое прячет все хорошее, что у тебя есть…

КОНЧИТА. Снять его, сеньор?

ХУАН. Вот этого не надо. Я не хочу знать, чем ты еще обладаешь, — того, что видно, вполне достаточно. Готов доказать даже в суде — ты приятная девушка.

За сценой шум, шаги.

КОНЧИТА. Успокойтесь, сеньор, это Михо.

ХУАН. Меня тут нет!

КОНЧИТА. Нет, сеньор!

ХУАН. Что — нет?

КОНЧИТА. Да, сеньор. Да — вас нет.

ХУАН. Я тебе верю! (Прячется за ширму.)

МИХО (быстро входя). Что ты тут шумела?

КОНЧИТА. Я…

МИХО. Ладно, неважно. Послушай! (Декламирует.)

Ну как?

КОНЧИТА. Лучше, чем в прошлый раз.

МИХО. Ты думаешь?

КОНЧИТА. Уверена.

МИХО. Мне тоже кажется — получилось… Эти стихи посвящены тебе. Пока! Подойди к окну, я пошлю тебе воздушный поцелуй. (Выбегает.)

КОНЧИТА. Сеньор, он ушел.

ХУАН (выходя). Тебе понравилось это?

КОНЧИТА. Да нет, сеньор, просто в прошлый раз было еще хуже.

ХУАН. Мне кажется, он что-то заподозрил.

КОНЧИТА. Он не видит, ничего кроме своих стихов… Сеньор, вы хотели доказать.

ХУАН. Что я хотел доказать?

КОНЧИТА. Вы хотели доказать, что я приятная девушка.

ХУАН. Видишь ли… Да, так что я имел в виду? Дело в том, что о каждом из нас — буквально о каждом! — природа великолепно позаботилась. Мы оснащены для любви всем необходимым — и ты тоже. У каждой женщины есть хоть что-нибудь приятное в лице. Обижена лицом — значит, одарена телом. Если же нет и этого, тоже не страшно, потому что нежность сильней красоты. Ночью в комнате для двоих лица не видно. Но одно прикосновение…

КОНЧИТА. Сеньор, прикоснитесь ко мне!

ХУАН. Это немыслимо!

КОНЧИТА. Вы никогда не были некрасивой девушкой. Я услышала о вас три года назад и с тех пор молюсь не о вечном блаженстве, а о прикосновении сеньора Хуана. И вдруг вы здесь! Это не случай, это судьба.

ХУАН. Кто твоя мать?

КОНЧИТА. Блонкита-нищенка.

ХУАН. Нет, не помню. Но все равно. Тебе всего девятнадцать! Где гарантия, что ты не моя дочь?

КОНЧИТА. Я некрасива, сеньор, я не дитя любви. Такие, как я, рождаются только в законном браке. Сеньор Хуан, не надо спорить с судьбой. (Начинает раздеваться, но делает это без суеты и с достоинством, как бы покоряясь судьбе.)

Врывается Михо. В руке у него шпага, с которой он обращается не по науке, но довольно ловко и даже эксцентрично.

МИХО. Защищайся, негодяй!

КОНЧИТА. Михо, не надо! (Бросается к нему.)

Михо отшвыривает ее.

ХУАН. Слушай, парень, чего тебе нужно?

МИХО. Твою жизнь, негодяй!

ХУАН (с досадой). А, черт, и здесь!

Дерутся на шпагах. Михо фехтует весьма своеобразно, тем не менее Хуан быстро выбивает у него шпагу.

Ну, чего стоишь? Иди!

МИХО. Тогда ты убей меня, негодяй!

ХУАН. Мы не знакомы, я вдвое старше. Почему ты со мной так разговариваешь?

МИХО. Ты осквернил мою любовь!

ХУАН. Я не успел. Ты ворвался как сумасшедший.

МИХО. Вот моя грудь!

ХУАН. Ну и оставь ее себе. (Внезапно срываясь, кричит.) Я устал, ты можешь это понять?!

МИХО (спокойно). Кончита, выйди.

КОНЧИТА. Но…

МИХО. Сеньор, я могу сесть?

ХУАН. Садись.

МИХО. Выйди. Крови не будет.

Кончита идет к двери, но потом останавливается и тихо устраивается в углу, где ни Михо, ни Хуан ее не видят.

Сеньор, я похож на дурака?

ХУАН. «Похож» — слишком мягкое слово.

МИХО. Так вот, я не дурак. Мне не хотелось бы, чтобы вы плохо думали обо мне. Я не дурак, я поэт.

ХУАН. Ты влюблен в Кончиту?

МИХО. Сеньор, ну при чем тут любовь? Надо же кому-то посвящать стихи! Здесь глушь, девушек мало, у всех женихи, одна Кончита свободна. Имя красивое, а портрет в книжке печатать не будут.

ХУАН. Но если ты ее не любишь, зачем эти глупости со шпагой?

МИХО. Я поэт. Моя жизнь в этом и только в этом. Поэтому я не завидую ни богатым, ни знатным, ни даже вам, сеньор Хуан, со всеми вашими женщинами. Но мне рвет душу старый оборванный пропойца, который готов читать свои стихи в любом трактире за кружку пива. Он ничтожен, он потерял себя, но от каждой его строки холодеет затылок. Я поэт, сеньор, а он — великий поэт.

ХУАН. Ну и убил бы его, я-то при чем?

МИХО. Его нельзя. Каждый день его жизни — это пять или шесть новых строк… И поэтому это ничего не даст: он велик, но никому не известен.

ХУАН. Ты не мог бы выразиться яснее?

МИХО. Я поэт…

ХУАН. Один раз я это уже слышал.

МИХО (снисходя к непонятливости собеседника). Я молодой поэт. А молодому поэту пробиться невозможно. В Испании издают не стихи, а имена! Нужны деньги — у меня их нет, или протекция — у меня ее нет…

ХУАН. Или?

МИХО. Я подумал: если в честном поединке я убью знаменитого человека, про меня узнает вся Испания. Я получу имя! Да через три месяца я стану самым популярным поэтом страны!

ХУАН. Извини, что нарушил твои планы.

МИХО. Вы мне понравились. Я рад, что вы остались в живых.

ХУАН. Постой. А если бы честный поединок закончился по-другому? Если бы я убил тебя?

МИХО. Это было бы вообще идеально. Для поэта лучший способ пробиться — умереть молодым. Представляете: я гибну смертью героя, Кончита трезвонит о нашем поединке на весь белый свет…