Татьяна Доброхотова - Такая карма

Успешное движение вверх моего отчима по карьерной лестнице, к сожалению, вполне компенсировалось его внешней обыкновенностью, и даже, можно сказать, ущербностью. Под сшитым хорошим европейским портным костюмом, существовал, весь нацеленный на жизненный успех, мужчинка, чуть не дотянувший до среднестатистического роста и размера, с пегими, неопределенного цвета, жидкими волосами и мелкими, как у зайца, чертами лица. Зато, как это часто случается, планы на жизнь у него были наполеоновские. Считавшая себя красоткой Люся, конечно, поначалу, несколько шокировалась выбором отца. Но слушаться единственного в своей беспутной жизни авторитетного человека привыкла с детства, потому что не раз уже убеждалась в его дальновидности и опытности. Дед объяснил ей, что с красивого мужчины можно мало чего взять, так и будет он всю жизнь любоваться только собой и того же ожидать от всех окружающих вместо того, чтобы все силы бросить на выбивание жизненных благ, что в прежней советской стране было делом далеко не простым и удавалось мало кому. А этот, не питающий иллюзий относительно собственной неотразимости, наоборот, всегда будет благодарен красавице-жене, украшающей его жизнь и расцвечивающей ее яркими красками. Да и для своего возраста добился он уже многого, глядишь, и дальше все так же пойдет, вверх и вверх, с божьей и тестя помощью. Опять же, родом он тоже из уважаемой московской семьи, и тут все за него.

Может, оно все так бы и получилось, как рассчитывал мой дальновидный и предприимчивый дед, если бы это касалось только отчима. Единственное, чего не смог он учесть – глупости и примитивности собственной дочери Люси, из-за которой рухнули тщательно рассчитанные планы.

Вообще-то отчим оказался человеком не злым, спокойным и хорошо воспитанным, да еще и обожающим мою экстравагантную мать, уверенную тогда, что все вокруг существует только для ее собственного удовольствия и радости, и еще ни разу не усомнившуюся в этом. И ко мне он, надо отдать должное, сразу стал относиться как к собственному сыну, полюбил. О том, что этот человек – не родной отец, я узнал только десять лет спустя, как это чаще всего и бывает – от доброжелателей, стремящихся открыть глаза подростку на то, что будет больно ему и его близким.

Сразу после свадьбы отчим получил высокую должность в посольстве Бельгии, где все шептались, что вот он, тот, кто со временем сменит посла европейской страны, уже выходящего в тираж в силу преклонного возраста. Так мы, все втроем, оказались в Европе, что тоже входило в планы моего деда – убрать Люсеньку из Москвы, оторвать от местных бездельников и бонвианов.

Там, в огромной с росписью и лепкой на потолке квартире безмятежно прошли следующие три года, очень благотворно сказавшиеся на моей матери, которая из пустенькой московской барышни превратилась в очаровательную посольскую даму с настоящим европейским лоском и шиком. Потом отчима отозвали в Москву, за новым назначением. Мне было уже почти семь лет, и я хорошо помню все случившееся, на долгие годы грязным пятном замаравшую последующую жизнь моей семьи.

Мы ехали в поезде от Брюсселя в Москву. За окном мелькали чистенькие провинциальные домики, мама с папой были оживленные, веселые, в предвкушении встречи с родными и друзьями, и я тоже никак не мог дождаться, когда же увижу забытый давно город и гадал, что меня там ожидает. Недалеко от границы взрослые слегка поссорились, о пустяках. Кажется, речь шла о том, в каком ресторане они будут отмечать возвращение. Отчим хотел в Прагу, а мама настаивала на загородном деревянном ресторане. Дело дошло до того, что Люся надулась и заплакала, а ее муж отправился курить в тамбур. И тут поезд остановился на бельгийской границе, начался паспортный и таможенный контроль.

В наше купе зашли таможенники, увидев дипломатические паспорта, досмотр сделали только поверхностный, не углубляясь. Даже закинутые высоко чемоданы не пришлось снимать. Они уже, попрощавшись, отправились к двери, когда мой отчим сделал то, за что корил себя всю последующую жизнь. Придержав за рукав одного из проверяющих, нарочно опустив глаза в пол, тихим голосом произнес:

– Проверьте получше мою жену, я уверен, она обязательно везет что-то запрещенное.

Никогда потом не мог он объяснить, почему поступил так. Просто хотел попугать Люсеньку, с которой они только что повздорили. Такая вот неудачная шутка в тридцать пять лет. Или просто судьба, таким вот образом вмиг поломавшая то, что строилось много лет. Не может человек все в своей жизни планировать досконально, обязательно вмешиваются какие-то обстоятельства, бывает, что и такие вот, курьезные.

Поглядев на вмиг побелевшую лицом Люсеньку, таможенники вызвали по рации специальный наряд, где была женщина, и произвели личный досмотр, проще говоря, обыск. Под платьем моя мама вся была обмотана дорогими брюссельскими кружевами, вывозить которые из страны в таких количествах было, конечно, запрещено. Увидев, чем закончилась его невинная шутка, отчим зарыдал как ребенок, а потом забился в истерике, к нему пришлось приглашать врача. Нас сняли с поезда для выяснения обстоятельств, и в Москву мы вернулись на сутки позже, чем рассчитывали, с грязной кляксой, упавшей на репутацию моего отчима, отмыться от которой тогда было почти невозможно.

Дед, узнав о произошедшем, понятно, стал на рога. Он кричал так, что соседи вызвали милицию, решив, что зять его убивает. Никогда ни до, ни после этого случая, чинный дом в самом центре Москвы не слышал такого скандала. Но все было попусту, дед, действительно, мог бы умереть там, это все равно ничего не меняло. Надо было хоть что-то делать. Срочно подняв на уши пол Москвы, слезно умоляя всех, кто хоть чем-то мог помочь, отчим через полгода с трудом получил назначение на какую-то несущественную должность в Армении. Там он просидел два с половиной года, судорожно пытаясь восстановить утраченное реноме. И это ему даже отчасти удалось, потому что потом он уехал работать в Дели, и там его забыли на много лет, что было вовсе не плохо, хотя и не совсем соответствовало тем грандиозным планам, что он лелеял для себя раньше. Легально убраться из совка – по тем временам это была уже большая удача.

Индия… моя вторая родина. Нет, не так, моя единственная родина до восемнадцати лет. Ничего другого я почти не знал. Редкие наезды к деду не считались, я не чувствовал себя там дома. Все вокруг казалось серым и скучным, люди – слишком холодными, закрытыми, озабоченными чем-то своим, и даже в самое жаркое лето я мерз, подсчитывая дни до того момента, когда белокрылый лайнер вернет меня туда, где так хорошо. Страна слонов и магараджей! Неправдоподобно роскошная и бесконечно бедная! Однажды приняв в свои объятия, ты вошла в мою душу, поселившись навсегда, чтобы грызть, волновать, звать даже за много километров и лет. Мое самое любимое место на земле! Когда я еще мог спать, ты снилась мне через день. Я видел ярко-голубое небо, красную пыль под ногами, слышал крики уличных торговцев и тихий звон джимбо, украшений, которые надевают с сари. Я узнаю тебя даже по запаху, если завязать глаза. Так пахнет только там: жаром, словно из печки, гарью, благовоньями, специями, экзотическими маслами. Палящее солнце обостряет все чувства: краски кажутся ярче, еда вкуснее. Или так кажется всегда, когда мы мысленно обращаемся к собственной молодости. Тогда все было ярче и значимей, эмоциональней. Не знаю. Моя юность осталась там, в нереально далеком, чужом для всех моих сегодняшних знакомых мире.