Евгений Михайлов - Второй круг

На третий день он попросил у соседа ружьишко. Но стоило ему появиться вооружённым перед курицей, та вдруг начала стремительно увеличиваться в размерах. Вот она уже почти вровень с избой, а её оглушающий клёкот вселил в Гурьяныча такой ужас, что он удрал без оглядки в дом, бросив ружьё.

И тут робот принял совершенно чёткую мыслеграмму: – Странная какая-то курица. Никогда таких не видел. Она пытается хозяину что-то сказать, но он её не слышит, так же, как меня. Жаль, что цепь не даёт до неё дотянуться.

Сигнал исходил от небольшого четырёхногого существа, выглядывающего из деревянной будочки в углу двора.

– Кто ты? – спросила «курица», проанализировав мыслеграмму.

– Я – собака, – ответило существо, – Но откуда ты знаешь наш язык? – Это нетрудно. А что ты здесь делаешь? – Охраняю хозяина…

– Ты пойдёшь со мной – безапелляционным тоном заявил робот. Пёс вдруг почувствовал, что не может ему возразить. Они направились под вишнёвый куст, прикрывавший прямой переход в разведывательный зонд. Когда осмелевший Гурьяныч появился во дворе, пришлось ему удивлённо чесать затылок. Курица опять исчезла, а вместе с ней и дворовый пёс Пират. Капельки застывшего металла блестели возле собачьей будки – всё, что осталось от цепи.

Старик вышел за ворота, зовя собаку. Но не появился верный страж, прыгая как обычно от радости. Тут Гурьяныч заметил какой-то темневший силуэт за деревьями на опушке леса. Не раздумывая направился туда, будто кто-то подталкивал его в спину.

Вскоре перед изумлённым взором старика предстал блестевший в сумерках диск метров десяти-двенадцати в поперечнике. – Тарелка! Мать твою! – прошептал Гурьяныч и вдруг почувствовал, что не может сделать вперёд ни шагу, упираясь в невидимую упругую преграду. Назад ходу тоже не было. Преграда сомкнулась вокруг него наподобие кокона, который затем оказался втянут одним из шлюзов зонда.

Не успев испугаться по-настоящему, старик очнулся в кресле перед огромным экраном. В соседнем кресле сидел его Пират. Голову пёсика увенчивал шлем, похожий на ежа множеством сверкающих отростков.

Экран засветился, обозначив две фигуры, напоминающие инопланетян, какими их показывают в мультфильмах: длинные тонкие зелёно-серые тела, треугольные безгубые и безносые лица.

– Привет тебе, землянин! – услышал Гурьяныч бесцветный голос где-то внутри себя. – Мы, конечно, совсем другие, просто ваши органы чувств нас не воспринимают. Знай, что твой Коллега дал согласие на изучение в качестве представителя главенствующего вида вашей планеты. Они перспективнее вас. Но ты тоже представляешь интерес для Межгалактического Совета. Если согласен, то полетишь с нами. Если нет – вернёшься обратно.

Гурьяныч у себя в деревне таких мудрёных речей и не слыхал никогда, даже когда в клубе выступал лектор из города. Но последние слова запомнил. А когда увидел на экране стремительно удаляющийся земной шар, закричал.

– Нет! Нет! Я не хочу! В глазах у него потемнело. Очнулся всё так же в сумерках, на той же лесной опушке.

А дома Анька огорошила его фразой: – Ты посмотри, старый, что у нас в спальне творится. А там старенькая китайская люстра совершенно изменилась.Исчезли аляповатые листья-отражатели около каждой из трёх лампочек. Вместо них появились три изящные куриные головки, литые вроде бы из той же пластмассы, совершено одинаковые. Точно такие, как у недавней пришелицы. Чудеса, да и только!

Этот младенец, названный родителями Павлом, появился на свет в сорок девятом году двадцатого столетия. Совсем недавно закончилась ужасающая по своим масштабам мировая война. Для мамы новорожденного – Риммы Антоновны это были вторые роды. Двумя годами раньше она впервые испытала радость материнства. Недоброжелатели, которые в подходящий момент отыщутся почти у всех, шептались о ней: – Старуха ведь, а туда же!

И то сказать, второго своего сына она родила в сорок три года. С первым мужем Леонидом у них детей не было за весь немалый срок супружества – четырнадцать лет. Получив в сорок втором известие о том, что пропал её благоверный в действующей армии без вести, Римма только в конце войны сочла возможным ответить на ухаживания фронтовика, комиссованного после тяжёлого ранения.

Когда же в сорок шестом году первый муж, уцелевший в немецком плену, вернулся после сталинского фильтрационного лагеря, Римма уже носила под сердцем своего первенца – Геннадия.

Разбитую чашку не всегда удаётся склеить, а супружество – и подавно. Леонид, ещё на что-то надеясь, согласия на развод не давал, поэтому Римма со вторым мужем Николаем так и прожила всю жизнь в гражданском браке.

В ту же пору возникший любовный треугольник не мог не привести к встрече этих мужчин. На вопрос Леонида: – Ты кто вообще такой? Николай ответил : – Я – муж вашей жены.

К великой радости Риммы претенденты обошлись без рукоприкладства, оставив право выбора за женщиной. Но впоследствии Леонид не раз ей с горечью высказывал:

– На кого же ты меня променяла? Одумайся!

Римма перевела дух лишь, когда Леонид нашёл себе новую женщину. А жизнь подкинула новый «сюрприз» – у новорожденного Пашеньки обнаружились признаки синдрома Дауна: круглое лицо с маленькими глазками, полуоткрытый рот, в котором язык едва помещался. Голову Паша склонял влево, как будто к чему-то прислушивался. Ребёнок явно отставал в развитии. Ходить начал поздно, а говорить – почти в три года.

Крестить своих малышей супруги так и не решились по причине крайне негативного отношения властей к церкви. А поскольку Римма Антоновна, между прочим, была хоть маленьким, но руководителем – возглавляла пригородный плодоовощной питомник, то могла и работы лишиться за такие «вольности». Местные сатрапы церемониться бы не стали.

Старший Пашин братишка, Гена по малолетству как-то не осознавал ситуацию, но когда пошёл в школу, сверстники его просветили в этом вопросе. Один из ребят постарше, приблизившись к нему на переменке, произнёс сакраментальную фразу: – А у него брат – дурак!

Да ещё глаза при этом выпучил и рот разинул. Все захихикали. Гена бросился на «обличителя», но в этот злосчастный день был унижен дважды – бесчеловечным глумлением над глубоко личным и горечью несостоявшегося отмщения. Силёнок явно не хватило.

А поскольку ребята ещё только приглядывались друг к другу, то для Гены открылась печальная перспектива – стать изгоем. В этот день он шёл из школы домой и чуть не плакал, стиснув зубы, в перепачканном и слегка разорванном костюмчике. Тогда он почувствовал, что начинает стыдиться брата и даже его ненавидеть.

Это чувство в нём крепло и развивалось. Он теперь искал повода досадить чем-нибудь брату: мог запросто толкнуть посильнее, сбить с ног. Мог даже бесцеремонно отнять у малыша конфетку или яблоко.