Иосиф Уткин - Повесть о рыжем Мотэле, господине инспекторе, раввине Исайе и комиссаре Блох

И дед и отец работали. А чем он хуже других?

И маленький рыжий Мотэле

Работал

За двоих.

Чего хотел, не дали.

(Но мечты его с ним!)

Думал учиться в хедере [1] Хедер — школа.

А сделали –

Портным.

Так что же?

Прикажете плакать?

Нет так нет!

И он ставил десять заплаток

На один жилет.

И…

(Это, правда, давнее,

Но и о давнем

Не умолчишь.)

По пятницам

Мотэле давнэл, [2] Давнэл — молился.

А по субботам

Ел фиш.

Сколько домов пройдено,

Столько пройдено стран.

Каждый дом — своя родина,

Свой океан.

И под каждой слабенькой крышей,

Как она ни слаба, –

Свое счастье,

Свои мыши,

Своя судьба …

И редко,

Очень редко –

Две мыши

На одну щель!

Вот: Мотэле чинит жилетки,

А инспектор

Носит портфель.

И знает каждый по городу

Портняжью нужду одну.

А инспектор имеет

Хорошую бороду

И хорошую

Жену.

По-разному счастье курится,

По-разному

У разных мест:

Мотэле мечтает о курице,

А инспектор

Курицу ест.

Счастье — оно игриво.

Жди и лови.

Вот: Мотэле любит Риву,

Но … у Ривы

Отец — раввин.

А раввин говорит часто,

И всегда об одном:

«Ей надо

Большое счастье

И большой

Дом».

Так мало, что сердце воет,

Воет как паровоз.

Если у Мотэле всё, что большое,

Так это только

Нос.

— Ну, что же?

Прикажете плакать?

Нет так нет! –

И он ставил заплату

И на брюки

И на жилет.

. . . . . .

Да, под каждой слабенькой крышей,

Как она ни слаба, –

Свое счастье, свои мыши,

Своя

Судьба.

И сколько жизнь ни упряма,

Меньше, чем мало, — не дать.

И у Мотэле

Была мама,

Старая еврейская мать.

Как у всех, конечно, любима.

(Э-э-э …

Об этом не говорят!)

Она хорошо

Варила цимес

И хорошо

Рожала ребят.

И помнит он годового

И полугодовых …

Но Мотэле жил в Кишиневе,

Где много городовых,

Где много молебнов спето

По царской родовой,

Где жил … господин … инспектор

С красивой бородой …

Трудно сказать про омут,

А омут стоит

У рта:

Всего …

Два …

Погрома…

И Мотэле стал

Сирота.

— Так что же?

Прикажете плакать?!

Нет так нет! –

И он ставил заплату

Вместо брюк

На жилет.

. . . . . .

А дни кто-то вез и вез.

И в небе

Без толку

Висели пуговки звезд

И лунная

Ермолка.

И в сонной, скупой тиши

Мыши пугали скрипом.

И кто-то

Шил кому-то

Тахрихим. [3] Тахрихим — саван.

Этот день был таким новым,

Молодым, как заря!

Первый раз тогда в Кишиневе

Пели не про царя!

Таких дней не много,

А как тот — один.

Тогда не пришел в синагогу

Господин

Раввин.

Брюки,

Жилетки,

Смейтесь!

Радуйтесь дню моему:

Гос-по-дин по-лиц-мейстер

Сел

В тюрьму!

Ведь это же очень и очень,

Боже ты мой!

Но почему не хохочет

Господин

Городовой?

Редкое, мудрое слово

Сказал сапожник Илья:

«Мотэле, тут ни при чем

Егова,

А при чем — ты

И я».

. . . . . . . . . .

И дни затараторили,

Как торговка Мэд.

И евреи спорили:

«Да» или «нет»?

Так открыли многое

Мудрые слова,

Стала синагогою

Любая голова.

Прошлым мало в нынешнем:

Только вой да ной.

«Нет», –

Инспектор вырешил.

«Да», –

Сказал портной.

. . . . . . . .

А дни кто-то вез и вез.

И в небе

Без толку

Висели пуговки звезд

И лунная ермолка.

И в сонной скупой тиши

Пес кроворотый лаял.

И кто-то

Крепко

Сшил

Тахрихим

Николаю!

Этот день был

Таким новым,

Молодым, как заря!

Первый раз тогда в Кишиневе

Пели

Не про царя!

Мэд

На базаре

Волнуется.

И не Мэд,

Весь

Ряд:

На вокзал

По улице

Прошел

Отряд …

Но не к этому

Доводы,

Главное (чтоб он сдох!)

В отряде

С могендовидом [4] Могендовид — шестиконечная звезда.

Мотька

Блох!

Идет по главной улице,

Как генерал на парад.

И Мэд на базаре волнуется,

И волнуется

Весь ряд.

Каждому, слава богу,

Каким аршином ни мерь, –

Особая дорога,

Особая дверь.

И — так

Себе,

Понемногу,

В слякоть,

В снег

Идут особой дорогой

Люди весь век.

Радостный путь не многим,

Не всем,

Как компот:

Одни ломают ноги,

Другие –

Наоборот.

Вот!

. . . . . . . . .

Ветер гнусит у околицы,

Горю раввина вторит.

По торе

Раввин молится,

Гадает раввин

По торе.

Трогает рыжие кончики

Выцветшего талэса: [5] Талэс — молитвенное одеяние.

«Скоро ли всё это кончится?

Сколько еще осталося?»

Тени свечей,

Проталкиваясь,

Мутно растут

И стынут,

И кажется

Катафалком

Комната над раввином.

«Это прямо наказанье!

Вы слыхали?

Хаим Бэз

Делать сыну обрезанье

Отказался

Наотрез».

Первый случай в Кишиневе!

Что придумал, сукин сын?!

Говорит:

«До-воль-но кро-ви,

Ува-жае-мый рав-вин!!!»

. . . . . . . .

Много дорог, много,

Столько же, сколько глаз!

И от нас

До бога,

Как от бога

До нас.

И куда они торопятся,

Эти странные часы?

Ой, как

Сердце в них колотится!

Ой, как косы их усы!

Ша!

За вами ведь не гонятся?

Так немножечко назад …

А часы вперед,

Как конница,

Все летят, летят, летят …

. . . . . . . . . .

В очереди

Люди

Ахают,

Ахают и жмут:

«Почему

Не дают

Сахару?

Сахару почему не дают?»

«Видимо,

Выдать

Лень ему». –

«Трудно заняться час?

Такую бы жизнь — Ленину,

Хорошую,

Как у нас!» –

«Что вы стоите,

Сарра?

Что может дать

Слепой,

Когда

Комиссаром

Какой-то

Портной?

Ему бы чинить

Рубаху,

А он комиссаром

Тут!..»

В очереди люди ахают,

Ахают

И жмут.

Эти дни

Невозможно мудры,

Цадики, [6] Цадики — мудрецы, ученые. а не дни!

В серебро золотые кудлы

Обратили они.

Новости каждый месяц.

Шутка сказать:

Жена инспектора весит

Уже не семь,

А пять.

А Мотэле?

Вы не смейтесь,

Тоже не пустяк:

Мотэле выбрил пейсы,

Снял лапсердак.

Мотэле весь перекроен

(Попробовал лучший суп!):

Мотэле смотрит

«В корень»

И говорит

«По су-ще-ству».

Новости каждый месяц,

Шутка сказать:

Жена инспектора весит