Владимир Пяст - Собрание стихотворений

И пока все гуще, гуще
Зарастал бестропный лес, –
Он, единый, присносущий,
Меж сплетенья не исчез.

К трепетанью на болоте
Вызвал жуткие огни,
И в закатной позолоте
Лег на сумрачные пни.

Меж побегов и наростов
Жизни тучной, молодой
Он казал огромный остов,
Ветхий, страшный и худой.

В час, когда вонзали совы
В гулкий воздух зычный крик, –
Кутал в плотные покровы
Заповеданный свой лик.

И когда к глухой опушке
Смертный путь привел косца, —
Подал окликом кукушки
Весть о близости конца.

Пир торжественный он справил
В треске лопнувших суков,
В день, как небо окровавил
Бой огнистых языков.

И расплавившись шипела
Дымножелтая смола,
И от пламенного теле
Тень безмерная легла.

А когда земля окрепла,
Знойный выдержав пожар,—
Он остался в слое пепла,
Неизбежный перегар.

Домов обтесанный гранит
Людских преданий не хранит.

На нем иные существа
Свои оставили слова.

В часы, когда снует толпа,
Их речь невнятная слепа,

И в повесть ветхих кирпичей
Не проникает взор ничей.

Но в сутках есть ужасный час,
Когда иное видит глаз.

Тогда на улице мертво.
Вот дом. Ты смотришь на него –

И вдруг он вспыхнет, озарен,
И ты проникнешь: это — он!

Застынет шаг, займется дух.
Но миг еще — и он потух.

Перед тобою прежний дом,
И было ль — верится с трудом.

Но если там же, в тот же час,
Твой ляжет путь еще хоть раз, —

Ты в лихорадке. Снова ждешь
Тобой испытанную дрожь.

Опять на улице на миг
Я этим был охвачен;
Я к тайне вновь душой приник,
Я в тайну вновь душой проник, —
И вновь был озадачен…
Что совершает мой двойник
Тот путь, что мне назначен.

Вначале я оцепенел,
В безумие повержен;
И я вневременным пьянел,
Далеко выйдя за предел,
Ничем земным не сдержан, —
Но тупо мой двойник глядел
И даже был рассержен.

Он продолжал идти и петь,
Размахивая тростью;
И он готовил злую плеть,
Чтоб с нею легче одолеть
Непрошенную гостью;
– И я, войдя в земную клеть,
Стал плотью, кровью, костью.

Я так тебя любил, что даже ангел строгий,
Над скорбною землей поникнувший челом,
Благословил меня опущенным крылом
Пройти по сумраку сияющей дорогой.

Я так тебя любил, что Бог сказал: «Волшебным
Пройди, дитя, путем в творении моем;
Будь зачарован им, лобзайся с бытием,
И каждый день встречай мой мир псалмом хвалебным».

Но — я не знаю кто — в меня пустил стрелой,
Отравленной людским кощунственным проклятьем.
Но — я не знаю кто — сдавил меня объятьем,
Приблизивши ко мне свой лик истомно злой.

Но — я не знаю чей — запал мне в душу сев
Желанья жгучего порока и паденья.
Но — я не знаю чье — открылось мне виденье,
Слепительным огнем обманчиво зардев.

Я так тебя любил. Что думал пронести
Сосуд моей любви, столь хрупкий, невредимым
Среди кромешной тьмы, затканной алым дымом.
Я не сумел, не смог. Прости меня, прости!

Слушай! В скорби оправданье бытия.
Он сказал: Везде страданье, там где я.
Припадем к нему, не бойся; Бог с тобой
С ним неслыханное счастье и покой.

Черною ризою укройся, и в глухую ночь,
Ты приди, приди в ненастье на мое крыльцо;
Постучи рукою зыбкой, попроси помочь;
Если выйду – глянь с улыбкой в скорбное лицо.

Ты от века и до века мне родна;
Ты со мною, но иною мне дана.
Над иной, с тобою схожей, я поник,
Да прозрю в ней твой и Божий светлый лик.

Милая, лента скамейки
Пару деревьев связала;
В тень самородного зала
Мы подымались от речки…
Были там бледны и клейки
Листики робкой березы;
Там щеголяли стрекозы
Нежным узором насечки,
Легшим на легкие крыльца,
Будто случайная п ы льца.

Милая, в мир мы вступали
Трудной дорогой направясь;
Светлая, чистая завязь
Наст, сочетала так рано;
В мире несметной печали,
В мире потерь непреложных –
Ждем мы свершений неложных,
Ждем мы разрыва тумана;
Он не случайною пылью
Лег на обмокшие крылья.

Был звон веселый и пасхальный.
Стоял беспомощный апрель.
К тебе, по-своему печальной,
Я внес моих печалей хмель.

И два цветка ты приколола
На блузку сбоку на груди,
И вновь надежду поборола,
И вновь шепнула: уходи!

Ушел, опять надеждой светел,
В лице по-прежнему угрюм.
Я вновь на зов твой не ответил,
Как ты — на голос тайных дум.

Прошла к себе ты. Прячешь в спальной
Лицо в холодную постель.
Под ним веселый и пасхальный
Идет беспомощный апрель.

Ты хотела б от света завеситься,
Сердце бьется твое и боится.
Правда! В медном дрожании месяца
Что-то новое нынче змеится.

Дай мне руку, незримых отгадчица.
— Пусть расширены будут зрачки. —
Видишь, сам он пугается, прячется,
За разорванных туч клочки.

Посмотри! Вот он вышел.
Серебряным. Он качнулся на листве березы.
Будем тише! Открылися дебри нам
Новых тайн и неведомой грезы.

Нынче сбудется то, что пророчится
Нам обоим давно и всегда. —
Пусть же месяца медью упрочится
Золотая грезы руда.

— О, прильни ко мне тихо и мне расскажи
Про твое затаенное горе;
Встанем мы посреди этой влажной межи;
Заволнуется вкруг — всколосившейся ржи
Беспокойное темное море.
О, прильни! Не дрожи!
Потони в моем пристальном взоре. —

—Дорогой! Я устала. И сердце стучит
У меня тяжело и отрывисто.
Ты не слышишь, как птица пред ночью кричит,
И собака завыла заливисто?
Ты не видишь на небе зловещих клоков
Цвета крови, у раны запекшейся?
Ты не чуешь сырых ядовитых паров
Из туманности, низом разлегшейся?