Александр Цыганков - Дословный мир. Третья книга стихов

Конец апреля. В городе от пыли

Першит в гортани. Траурные дроги.

Так сухо, словно плакальщиц забыли,

Чтоб окропить российские дороги.

Видать, перебороли слёзы верой.

Молчать! Молчать… И нет вернее слова,

Раз проводы закончились премьерой.

В сокуровском прочтенье «Годунова».

Задумчивое время на холстах

Художников эпохи вертограда!

Что в ягодных, что в ленинских местах —

От Красноярска до Калининграда —

Классические серые тона!

И ветрено, и холодно. В просторе —

Эпохой упоённая страна!

И жители, как витязи, в дозоре,

Вдыхают на морозе алкоголь, —

И на дворе, и в жилах – ровно сорок! —

Когда звезда по имени Алголь,

Меняя блеск, выходит на просёлок

И застит путь. Читай, наверняка

Летит во тьму. И глаз теодолита

Садится на маршруте старика —

От моря до разбитого корыта.

Как жаль, что нам всего не уберечь!

И мы росли среди картин и книжек…

И золотую рожь в родную речь

Вписал навек великий передвижник,

И смотрят в мир с классических холстов

Родные реки, нивы, горы, топи…

И в колорите царствует Серов

И с моря приближается к Европе.

Далёкое и близкое! Во мгле

Не блеск лучей, а выбор точки взгляда.

Я говорю о людях на земле!

Эпохам нашей жалости не надо.

Жили стаи рыб на вершинах вязов…

У крика крыльев нет. И словно рыбы немы

И тени на воде, и отраженья, где мы,

Как пламя, гасим всё, что крик перекрывая,

Из нас глядит на дно, как будто рыбья стая.

Расходятся круги веков от сердцевины,

И тихо, как в сети Всемирной паутины,

И в кроне включен свет, но всяк туда входящий

Едва исторгнет крик, сольётся с настоящей

Великой пустотой – до слова и до света.

Сгорает в темноте прямая речь поэта!

Коснётся тишины крылом сова ночная,

И робкая листва, как будто рыбья стая,

Разрежет глубину и свяжет, как основа,

Взволнованную речь и сети рыболова.

В понизовой тайге, там, где сказки длиннее, чем реки,

Непроглядная ночь – ни костра, ни окна вдалеке.

То ли духи плывут в небеса, то ли беглые зэки,

Как таймени, по дну, поднимаются вверх по реке.

Искромётный чалдон в обласке заряжает двустволку

И стреляет с воды – в темноту – для отвода души.

По-дурацки вполне! Словно сам человеку вдогонку

Всё кричал, как сорил, золотыми словами в глуши.

Ничего, ничего никому кроме денег не надо!

То ли время пришло, и срываются Гончие Псы

Со вселенских цепей. Наступают века звездопада,

И уходит земля – как песок – в золотые часы!

В непроглядную ночь – невод полный серебряных блёсен!

В ледяной перекат – искромётный чалдон с топором!

Словно знак водяной вдалеке отгоревшая осень

Рыжий профиль его всё рисует орлиным пером.

Очерчивая круг метафорой крыла,

Как трудно разгадать, как сложно, в самом деле,

Осмыслить, почему – гроза уже прошла,

А дождь ещё идёт. И просто – как в новелле

«Орёл и Прометей». Крылатою мечтой

Растерзанная плоть – вот новая картина!

Над морем дышит грудь, и горы – под пятой,

И каждому – своя вторая половина!

И вновь рисует круг – во весь размах крыла! —

Орёл – как лейтмотив в развитии сюжета.

Но, может быть, простой метафора была,

И не был Прометей прообразом поэта.

Движение души не вырезать резцом.

Схождение огня не выразить стихами.

Классический пример – чернильница с пером —

Опасней, может быть, сражения с богами.

Ты остался один посреди пустырей и задворок,

Воплощая собой неизбежный для них снегопад,

И небесной золой покрывая доверчивый город,

Переводишь мечты, как часы, на столетье назад.

Проще некуда быть, чем холодным огнём на обрыве!

Разбери по слогам – и на землю звезда упадёт,

И в безлюдных полях, там, вдали за рекой, как впервые,

Вдруг откроется всё, воплощённое в этот полёт.

Так лети же, лети! Разгоняя частиц мириады,

В белом ритме баллад закружись над сибирской рекой.

И снежинкой одной, перемноженной на снегопады,

Разорви тишину за условной чертой городской.

Мне тебя переждать, пережить, пересилить бы надо,

Если б ты не возник в неизбежном паденье кругом.

Так лети же, лети – просветлённой душой снегопада!

Рассыпайся вокруг белоснежным его двойником.

Николаю Рубцову

Как медленно и тихо над полями

Кружится снег, скрывая пеленой

И горизонт с далёкими огнями,

И небосвод с глубокой синевой,

В открытые зеркальные озёра

Летит – и продолжается в воде,

Примеривает полотно простора,

Чтоб выстлать путь Рождественской звезде.

Невольно вдруг подумаешь о Боге.

Волхвует ночь! И тихо снег летит.

Как будто кто-то близкий на дороге

О чём-то сокровенном говорит.

И светел путь, подчёркнутый, как мелом.

И белый снег растёт среди полей,

Как самый первый снег на свете белом

На самой тихой Родине моей.

Как много в нас невидимых примет,

Прочитанных, как принято, до срока,

Как странный сплав гордыни и порока

В пророчестве: «Таков и ты, поэт!»

Такой весь мир. Всё длится, как река.

Всему свои дороги и просторы.

Одни ведут ко дну, другие – в горы,

Чтоб тайнопись постичь наверняка.

Но мир, как лес, не стоил бы листа,

Когда бы не тропинка звукоряда —

Туда, где загораются от взгляда

Глухие заповедные места!

Картинки детства! Бабушкин цветок.

В окошке вид речушки Безымянной.

Дословный мир – державы деревянной!

И времени – попутный ветерок.

Впервые всё! Не вычеркнуть слова.

И не прервать молчания, в котором

Ты – весь простор и небо над простором.

И так светло! Кружится голова!

Ты сам среди немыслимых примет

У тишины – как слово – на примете.

Ты – облако, которому на свете

Чужбины нет! Прочти его, поэт.

Метель прочитана с листа.