Вадим Пугач - Антропный принцип

Вот, ограничен жизнью строгой,

Проходит человек. Пускай

Себе идет. Его не трогай,

Не называй, не окликай.

Он, может быть, один впервые,

Ты дай побыть ему одним.

А вдруг как силы мировые

Схватились именно над ним?

Они вверху шумят, играя,

А он для них и смысл, и ось,

И в нем от края и до края

Все воплотилось и сошлось.

Там и медведицы, и веги, —

Не прикасайся, не убий, —

Там, может быть, такие веки

Похмельный не подымет Вий!..

Там свет грохочет, точно скорый,

Исходит, квантами сочась, —

И как пройти, и час который,

Его не спрашивай сейчас.

Так в поле над сгоревшим просом

Шумят ненужные дожди.

Не подходи к нему с вопросом

И вообще не подходи.

Любое событье буквальней,

Чем то, что буквально на вид.

Меж молотом и наковальней

Густеет, как сталь, алфавит.

Мы знаем в цепи поколенной

Героев, воюющих мир;

Не ими ли книга вселенной

До черных зачитана дыр?

Мы видим: они разнолицы,

Но равно запачканы там,

Где пеплом сгоревшей страницы

Штаны опалил Мандельштам.

И все это было б неважно —

Огней и агоний парад,

Но дни, по природе бумажной,

Как рукописи, не горят.

И все это было б забытей,

Чем в парке оставленный зонт,

Когда бы не слов и событий

Оплавленный горизонт.

Молчать и думать не про ужин,

Скользить, еще не встав на лед,

Во всем, как в россыпи жемчужин,

Провидеть радужный налет.

Покуда смехотворный разум

Счета, как стекла, выставлял,

Колючий холод дикобразом

Стальные иглы выставлял.

Твой мир огромен и заумен,

Однажды взорван и раздут,

И в нем феномен или нумен

К тебе на помощь не придут.

Помогут ли фермент сычужный

И млечный мелочный продукт,

Когда в галактике жемчужной

Ты нитью черною продут?

Когда ты состоишь из нитей,

Когда вопрос таишь в тени —

Каких еще тебе наитий? —

Молчи и руку не тяни.

Есть в молчании некое нечто;

Мысль извилиста, слог нарочит.

Так и так произносится речь-то,

Только глуше и меньше горчит.

Так и так выползают из логов

И выпархивают из часов

Отголоски моих монологов

И фантомы чужих голосов.

И гудят над условной периной

Перелай, перещелк, перепал,

Чтобы птичьей тоски и звериной

Недомолвок и мне перепал;

Чтобы чувствовать только, что алчем, —

Я ведь тоже бурлил и алкал

И в своем простодушье не знал, чем

Оправдаться, когда замолкал.

А теперь не ищу оправданий,

Онемев до сведения скул,

Ибо что может быть богоданней,

Чем молчания шепот и гул?

Меня томит концепт паралича.

Я тщетно повторяю: масло, масло,

Как будто горло повредил, леча,

Как будто механизм ума сломался.

Гармонию нам дарит парадокс,

Как запахи, выветривая недо —

Умения, и острый холодок с

Ухмылкою разоблачает небо.

Не паралич томит меня – концепт,

А паралич быть отчеством не хочет.

Тогда и начинается концерт,

Гармония бушует и грохочет.

И воют псы, и бредит ураган,

И комсомольцы сеют кукурузу,

И страшный синаптический орган

Выносит мозг, как океан – медузу.

Когда зайдется ворон на плече,

Шепну себе про все свои концепты:

Без мысли этой о параличе

Чем утомился, дуралей, в конце б ты?

Среди бессмыслицы и бреда,

Безумия и беготни

Ночь, улицу, фонарь, Толедо

И каплю воздуха глотни.

Закрой глаза, нажми на веки,

Пройди сквозь проплески и свист,

Очнись в четырнадцатом веке

Как королевский финансист.

Оплачивай забавы щедро,

Капризы зная назубок,

Покуда твой кастильский Педро

Порхает, точно голубок.

Вокруг него придворных сотня, л —

Ови их ненависть, еврей,

Покуда кто-нибудь не отнял

Дочь. Нет, обеих дочерей.

Как будто их, как некий дар, дав,

Тебя же обрекли дрожать,

Пока любовникам бастардов

Они готовятся рожать.

Опасность над тобой нависла,

Неотвратима и груба.

Полна значения и смысла

Твоя толедская судьба.

Луна маячит над кварталом,

Ее попробуй – обесточь

И по столетьям, как по шпалам,

Проковыляй в другую ночь.

А кто ты там на самом деле —

И самого, и дела нет,

Пока ты шаркаешь в тоннеле,

Теряя тот и этот свет.

Мой век оказался широким и длинным;

Примерка чревата надрывом, надломом,

И свет, постепенно сходящийся клином,

На юг пролетает над домом, над домом.

Не то чтобы страсть у него роковая

К какой-нибудь Африке там, Индостану,

Но руку тяну и краев рукава я

Никак не достану, никак не достану.

Не знаю, за что я настолько не вырос,

Зачем не хватает лица на парсуну,

Но шею тяну, и не близится вырез,

В который никак головы не просуну.

Я света не вижу, экзамен экстерном

Сдаю, объясняя, что звезды померкли.

Не я оказался таким безразмерным,

А век, получается, мне не по мерке.

Я мал ему, тьма обложила, как вата,

И в лампе ни ватта, и свет не воротишь.

Ну вот, говорил же, примерка чревата,

И я в балахоне как чей-то зародыш.

Я время забуду – и это, и оно,

Свернусь, точно полоз, сгнию, точно колос;

Тогда и раздастся: «Да ладно, Иона,

Мне просто хотелось услышать твой голос».

И не родился я, и не погиб там,

И резко не менялся, становясь,

Но отчего-то чувствую с Египтом

Ничем не отменяемую связь.

Что мне его высоты и низины —

От пирамид и до могильных ям, —

Домов недоплетенные корзины

С торчащей арматурой по краям?

Нет, я иными снами наполнялся

И из иных посылок исходил,

Когда опять с работы увольнялся,

Как будто из Египта исходил.

Пока еще упрямый дух исхода

Ведет меня, связуя и горя,

Жива моя последняя свобода