Вадим Степанцов - О бесстыдницы, о недотроги! (сонеты, рондели, баллады)

Все ваши дивные изгибы
запечатлел мой пылкий взгляд,
когда плескались в море рыбы
и густо пламенел закат.

Вы вырастали, как Венера,
из розоватой пены вод…
За что ваш муж – мой друг – Валера
заехал мне ногой в живот?

Да, я эмоциям поддался,
я был весь чувство и порыв,
я к вашим бедрам прикасался,
язык в заветном утопив.

Застыли вы, как изваянье,
а я, к бедру прижав висок,
от счастья затаив дыханье,
лизал солоноватый сок…

Я мигом разомкнул объятья,
своих костей услышав хруст.
Глухие хриплые проклятья
с Валериных срывались уст.

Я отвечал им тихим стоном,
пока мой разум угасал,
и надо мной с тревожным звоном
туман багровый нависал…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я был как труп. У изголовья
плескалось море до утра.
Скосив глаза на лужу с кровью,
я мигом вспомнил про вчера.

Ветрами по небу мотало
малиновые облака,
одно из них напоминало
два сжавших палку кулака,

мне показалось – то Валера
летит по небу, словно дэв,
и, мстя за вас, моя Венера,
опять спешит излить свой гнев.

И в небо крикнул я: «Валера,
лети отсюда прочь, хамьё!
Она моя, твоя Венера,
ты слышишь? Я люблю ее!»

Муж затих. Я вышел на подмостки.
Как блестяще я играл финал!
Я мизинцем трогал ваши слезки.
Пьяный муж в углу слегка стонал.

Вероятно, было очень стыдно
вам, такой стыдливой, за него.
Вы хотели – это было видно —
отомстить, и больше ничего.

Отомстить безвольному супругу,
уронившему престиж семьи.
Руки вздев, царапая фрамугу,
принимали ласки вы мои.

Вы, ко мне стоявшая спиною,
обернулись, серьгами звеня,
скорбный взгляд, подернутый слезою,
словно говорил: «Возьми меня!

Отомсти за все мои страданья,
отомсти за ужас, за позор!»
Полон был собачьего желанья
виноватый и покорный взор.

О, как вы напоминали суку
этим поворотом головы,
взглядом через вскинутую руку.
Как противны, мерзки были вы.

Я задрал вам юбку, не смущаясь,
и отправил зверя в ваш вертеп.
Ваши руки, долу опускаясь,
все сильнее теребили креп.

Наконец, не выдержав атаки,
вы на подоле рванули шелк
и, смеясь, завыли в полумраке:
«Боже, Боже! Как мне хорошо!»

Торжество и радость возбужденья
заиграли на моих устах:
да, я стал орудьем наслажденья,
быть орудьем мести перестав.

Мы слились друг с другом, как магниты,
и катались по полу в бреду.
Жаль, что спал единственный упитый
зритель на единственном ряду:

наше эротическое действо
стоило того, чтоб посмотреть.
Этот мир погубит фарисейство.