Леонид Оливсон - Я родом из Уланского подворья

И мы имели много жертв,
Но мы не знаем, сколько точно.
Лишь в траурные дни торжеств
Мы вспоминаем одиночек.

Ведь каждый дрался не за себя —
За поколение детей,
За счастие кинутых ребят,
И не было других идей.

У журналистов штатных война текла по-своему,
Что можно прочитать из ихних дневников.
Им, как и воинам, порою пришлось бывать в дыму,
Ведя старательно войны калейдоскоп.

Не каждый рисковал тут показать дневник кому-то,
Работая в газете «Правде», органе ЦК.
Любая мысль вольнолюбивая каралась круто,
За всем следила денно Сталина рука.

Дневник, что я вам предлагаю, просто уникален:
Шестнадцать лет при Сталине писался в стол.
Нет, не был журналист тот, как Нагибин, басурманин,
Эпохи той здесь аромат и протокол.

Я опишу лишь первый день войны в блокноте,
Где о войне лишь сказано, что сдан Тобрук,
Что планы англичан узнали немцы, обормоты,
То отзвук был от африканских заварух.

О встрече с журналистом Л. А. Безыменским [1] Был родственник жены ( был переводчиком на допросе Паулюса и др. Умер в 2007 году ). пару строк,
Известном переводчике времен войны.
Его на западе обратно ждал Брянский фронт дорог,
Проездом был в редакции, быв у родных.

Напоены у Л. Славина [2] У Л. И. Славина был друг, поэт и прозаик, корреспондент газеты «Красная звезда» Б. М. Лапин, который погиб в 1941 году под Киевом ( муж И. И. Эренбург ). чудесным крепким чаем,
Настольной зажигалкой поразил вконец,
Прелюбопытнейшую фигуру мы вдруг встречаем,
Как говорят в Руси, на все руки мудрец [3] К сожалению, фамилия не названа. Зовут Константин Фирсович. .

Преподаватель физики и математики,
Четыре года музыку преподает
И зажигалок изготовитель, большой фанатик,
И это-то в такое время создает.

Физмат окончил Московского университета,
Он назывался в бытность «Императорский»,
Не часто можно увидеть такого вот эстета,
Во всем в нем чувствовался дух новаторский.

Притом, в двадцатом в войну летал на аэроплане
И на Фармане потерпел аварию,
И выжил как-то, имея эпилепсию от ран,
Я думаю, излишни комментарии.

Лишь в день второй пошла речь о войне документально,
Когда в редакцию явился Л. И. Славин.
С волнением и гордостью он нам поведал тайну [4] Автор книги «50 лет в строю» А. А. Игнатьев сказал: «Самые храбрые люди – журналисты». ,
Ждут лирику на фронте, потом добавил.

Зачем ушел ты, не сказав,
Как следует не попрощавшись,
Нас с мамою облобызав,
С работой быстро рассчитавшись?

Плохая ли была работа?
Сосед, смеясь, мне говорил:
Ушел ты бить врага-остгота
И кровью землю обагрил.

Имел ты бронь от «Метростроя»,
Построил много станций в нем.
И кто уйти тебя настроил?
Был ты, как каждый, и нет дилемм.

Конечно же, патриотизм —
Теперь все скажут без задержки.
Сосед смеялся: фанатизм.
Погиб в бою – войны издержки.

А меня мучает забота,
Глядя на карточку твою.
Я слезы лью, глядя на фото,
Что ты находишься в раю.

Живого я тебя не помню,
И некого давно спросить.
Со слов соседей, был ты скромным.
Я должен фото лишь любить.

Как одинок я без тебя!
Никто тебя мне не заменит.
Все знает о тебе семья,
Но боль разлуки не изменит.

Обрыв на берегу спускался к Волге.
От пуль кругом взлетали комья глины.
И каждый ополченец знал о долге
На побережье у стен Калинина.

К Москве упорно рвался дерзкий немец,
Имея опыт ведения войны.
И необученным был ополченец,
К несчастью, лет не имевший послужных.

Лишь в трех часах движенья была Москва.
И был приказ не отдавать столицу.
Был этот берег для немцев ключевым:
В бинокль видны были врага петлицы.

Не долгим было сопротивление,
Во всем неравны пока были силы.
Шло сил и средств великих накопленье,
Росло после боев число могилок.

В одной из них, согласно списку – в Братской,
Есть прах убитых, и в том числе отца.
Порою бегают по мне мурашки:
Ведь я не помню, был я мал, его лица.

Ценой огромных усилий и потерь
Враг, переправившись, все ж взял Калинин.
Грифон нацизма над нами тяготел,
Лишь под Москвою враг был опрокинут.

Мне внук фронтовика, как другу, раз поведал
Об эпизоде фронтовом той бойни жуткой,
Когда официально велся счет победам,
И совершалось много доблестных поступков.

Такие вещи до сих пор все неизвестны,
Лишь часть из них известна – выплыла наружу.
Но многое пропало уж – кануло в бездну,
Как те болезни в детстве, например, краснуха.

Не мог дед-фронтовик скрыть прошлое такое.
Внук вырос, и дед выплеснул ему в порыве:
Он помнил на лице фашиста мину боли
За грех, что по приказу совершал он в прыти.

Шел бой обычный за плацдарм один в местечке.
Из небольшого дзота извергалось пламя.
Мы разве в пылу боя знали, сколько свечек
По нашим мертвым мальчикам поставят мамы?

В который раз попытки были неудачны,
Свинец косил бойцов налево и направо.
Но взвод был должен разрешить эту задачу,
И закрепиться, и наладить переправу.

Очередной бросок – и дзот подавлен вроде,
И он в составе пяти ребят ворвался внутрь.
Пред нами там предстал фашист, что сумасбродил,
Его психоз имели мы несколько минут:

«Я стольких погубил ( майн гот! ) , мне нет прощенья.
Я знаю, что нам Бисмарк когда-то завещал»…
Не выдержав, мы кончили его сужденья.
Решили мы совместно – нет для таких пощады.