Дмитрий Луг - На Лугу бескрайнем. Озарение

Мир непостижный не подкупен земными вехами
эпох —
Он существует лишь незримо, впуская в человека вдох,
Давая жизнь крупицам мертвым в блаженство вечные
века,
Но Анатомией отвергнут, и телом стал – пифос греха.

Мир необъятный не имеет границ в поверии людском,
И то, что в нём благоговеет, измерить можно волоском
—
Где суть сокрыта в малой капле, стекая в образе
любви,
Но мы его совсем не знаем, предпочитая вкус крови.

В травах спелых возле речки малой
В куполах сверканьем златоглавым
Монастырь ветшалости бывалой
Бьёт челом земле поклоном бравым.

Разговея на лепных просторах,
Распростёр храм, взор открыв мирянам,
Древний быт икон в святых хоромах,
Приглашая люд воспеть делянам.

Триста лет он правдой, верой, скорбью
Утолял печали, гнев, разлуки,
И не раз, омытый бранной кровью,
Брал грехи на вечные поруки.

И давал пристанище убогим —
Всем, кто был отчаян хорониться.
От бесчинств крамолы мыл им ноги,
Призывал их словом защититься.

Отрекались зверостные скифы,
Воины с варяжскими щитами,
Мэры, судьи, ведьмы и шерифы —
Быть в миру, как прежде, сволочами.

А крестьяне ладостно молились
И крестами келью усыпали.
Прокажённые лицом светились,
Когда мощи чистых лобызали.

Ряжен день, хулима ночь капища —
Прихожанам створки раскрывая,
Лавр накормит, напоит до днища,
От невзгод в лихой час укрывая.

И взнесён в устах авторитетом,
Покаянье примет помазаньем —
В Божьем доме дух силён советом,
Искупляя благостным купаньем.

Ты была непорочной, я же грязною шлюхой.
Ты – пристанищем светлым, я – навозною мухой.
Ты в отчаяньи смыла всю гуашь на ресницах —
Ну, а мне же хотелось, чтоб в ладонях синица.
Помню чистой, как ангел, и сейчас твою душу —
Ту обитель, что гадко и бессмысленно рушу —
За которую билась всею жизнью страдая,
И, как Герда спасала неразумного Кая.

Мне снился очень странный сон,
Где демон чутко-поэтичный,
Когтём чертя сонет лиричный,
Как мой второй рождённый клон —
Склонился тенью над столом.

И он лукаво был двуличный
В своих стараньях неприличных,
Будто сводил в стремленьях личных
Со мной счета…
А мрак критичный
Не оставлял мне ни черта.

И между нами невидимкой,
Как пропасть, пролегла черта,
Где он – безмолвный сатана,
А я же – просто,
просто Димкой
Дышал от ужаса едва —

Лежал безвольно обездвижен,
И голос, что был еле слышен,
Всё громче тембром наливался,
Всё звонче в глушь уже вонзался —
Всё громче,
звонче,
больше,
выше.

Эй, Демон, кто ты? – я кричал —
И почему меня не видишь?
И почему совсем не слышишь? —
Ведь столько лет во мне страдал —
Тебя всегда ночами ждал…

Эй, Демон, как же твоё имя? —
Смотри. Смотри. Вот здесь – я, Дима,
Но он настойчиво пытливо вбирал
И внюхивал ноздрями вымя,
И взглядом стылым угрожал.

Кто ты, скотина? – я стонал
Сначала бережно-пугливо,
И снова в крик неумолимо
К сатиру чаянно призвал —
Так отзовись, глумной шакал.

Иль разорву тебя в мякину,
Как разношёрстную перину —
Но вновь в порыве сознавал,
Что дьявол сам меня ковал
К давно остывшему камину —
То был финал…

Финал. Конец, где всё зависло,
Затёрлось, смылось и пропало,
И моя сущность обнищала —
Лишь тот двойник в муре оскала
Водил лапищей так же быстро,
Из чёрных век бросая искры.

И было холодно и склизко.
И было муторно и низко.
И я дичал…
И вспомнил я о самом близком.
И понял, что был эгоистом.
И зарычал.

А Демон встал и поклонился,
Как будто только что явился
Из дальних стран.
И лик его преобразился,
И показалось – бес влюбился,
Но всё молчал.

И тут, как призрак, растворился
И прекратил,
растаял,
скрылся
Мой вещий сон.

Блуждает эхом ответ со смехом —
С противным смехом, обвитым грехом,
И в унисон —
Слова те слышу, что воскрешают
и вопрошают,
суть упрощают —
Не он тот Демон, а ты, Димон.

Разрыдалась неистово круча,
Испаряясь обильною влагой,
И надрывным безволием муча
Дни последние, ставшие сагой
НабатИма ристалищ затейливых
На аренах нетленного зодчества —
В пирамидах, засыпанных временем,
До Колхиды античного творчества.

Ломая звуки, чёрство вывернув язык,
Гниль на отшибах сквернословно соскребая
И набивая этой мерзостью кадык —
Он в остроумии хмельном чудил, слагая.

Не умаляя пыл взорвавшихся серпов,
Валил, безбожно наплевав на воплощенья —
В коих молол жестоким смыслом жерновов,
Перефразируя теорию сложенья.

В рукав замыкав козырных вальтов и дам,
Всегда знал выход из благого утешения
И не боялся перекрасить – Аз воздам
И зачерпнуть из лужи горького лишения.

Где короли с тузами потеряли власть,
А двойки, тройки и шестёрки обложались —
Ему давно на это царствие покласть,
И одному дано понять, кем порождались.

И для чего весь тот отстойный сенокос,
В котором духом и карающим намёком,
Втыкая вилы в ухо, глаз и хлипкий нос,
Он вырывал кишки, не жалуя упрёком.

Всего лишь чёрный нелогичный поэтант,
Отброс поэзии, не внемлющей похабству,
Упавший нехристь, загрязнитель, дилетант,
Червяк паршивый, уподобившийся чванству.

Прёт напролом – зачем, что движет чудаком?