Светлана Платицина - Лирика

И липла на заснувший сад,
на отсвет месяца сторожкий,
меж клумб разлитый на дорожке,
её чернильная пыльца.

На дворик в сумраке глухом,
на дом от крыши до ступеней…
Размереннее и степенней
нам времени казался ход.

И мы молчали в тишине,
стараясь с тишью этой слиться.
И сквозь стекло сурьмила лица
ночная тьма тебе и мне.

Ещё темно. Ещё лесок продрогший
в ночной окутан, в сумеречный свет.
И только ветер ласково ерошит
в потёмках зелень тоненьких ветвей.

Ещё сыры пролески и тропинки
и трели птиц ещё не раздались.
Но в посеревшем небе елей пики
уже заметны тёмные вдали.

Чуть – и погаснут отблески денницы
над кочкой влажной, над замшелым пнём
и небосвод к востоку накренится
и самым краем утро зачерпнёт.

Ещё не тронут на деревьях лист
ни золотом, ни ржавчиной, ни охрой.
Но по утрам уже пролесок мглист
и ноги холодит травою мокрой,
когда тропой заросшею идёшь.
Сбивая капли с сонного бурьяна,
ты рад тому, что ветер стих и дождь
закончился, начавшись спозаранок.
Пусть тучи не торопятся редеть
и к лучшему не видно перемен, но
ты всё же ждёшь, что этот серый день
разведрится к обеду непременно.

И будет день, на нынешний похож,
и неба синь – от края и до края,
и птицы обживутся под стрехой
замшелой крыши старого сарая.

И станет, как сегодня, падать свет,
просеянный сквозь кроны пенных вишен,
и так же забелеет на траве
вишнёвый цвет, как снег, слетая свыше.

И снова еле слышно шелестеть
в цветущих ветках будет майский ветер,
то нехотя качаясь на листе,
то осыпая лепестки с соцветий.

Но растеряет память имена…
И в дне другом, на этот день похожем,
мы смутно сад начнём припоминать,
но друг о друге вряд ли вспомнить сможем.

Весна перетекает в лето
и вечер в ночь.
Заката узенькая лента
в сто вёрст длиной
легла на горизонте в травы —
в цветок и в лист…
И так я рада, Боже правый,
что сумрак мглист.
Что синим укрывает темень
вдоль тропки сныть
и очертания растений,
едва видны.
Что небо в черноты потёках.
Что минул день…
Что нас, обнявшихся, в потёмках
не разглядеть.

Родинка на плече,
в сеточке трещин губы…
Ты ведь ещё ничей.
Ты – никому не любый.

Помня всем взглядам счёт,
лёгким касаньем счастлив,
ты ведь ничей ещё…
Значит, и мой отчасти.

Отдав последнее тепло,
закатный луч во мгле утонет…
К стогам далёким за селом,
где мёдом пахнет жёлтый донник,

придёшь опять ты и, без слов,
покорный, нежностью ведомый,
уронишь свой горячий лоб
в мои прохладные ладони.

Был небосвод тяжёл, как камень
и будто ветошь – рван и ветх…
В прореху между облаками
пятном на землю падал свет:

в ненастном дне случайный остров,
где блик и тень лучи роднят.
Наверно, оттого так остро
мной ощущалась серость дня.

И показалось вдруг – похоже,
как в час обыденных забот
на миг в душе светлеет тоже
от мысли, связанной с тобой.

«Ну надо же, какой удачный снимок! —
найдя в альбоме, похвалить спешат. —
Ты тайной здесь полна необъяснимой
и так невероятно хороша!»

И, всякий раз, невольно отчего-то
глаза вдруг застилает пелена…
Никто не знает, что на этом фото
ещё была в тебя я влюблена.

Ветры северные слабей.
Нет пути холодам назад.
Голубая эмаль небес
так ярка, что слепит глаза.
Светом солнечным полон сад,
кроны голые – стай грачей.
Их охрипшие голоса
окликают «ты чья?», «ты чей?».
Любопытствуют, не таясь,
о тебе, обо мне самой…

Я, как прежде, мой друг, твоя.
Ты всё так же – любимый мой.

Я думала о Вас нехорошо
и ничего поделать не умела…
А снег густой не утихая шёл,
с рассвета сад закрашивая мелом.

И в рамке штор белел окна квадрат,
был стёкол лёд подёрнут поволокой…
Я не была достаточно мудра,
чтоб, наконец, о Вас не думать плохо.

Не бередить в душе открытых ран,
обидой сердца бедного не полнить,
но просто ждать, когда придёт пора
о Вас, мой друг, не думать и не помнить.

Как ветками ветер царапал по крыше!
Но стих и едва шелестит лишь по ней.
И хвостик гипюровой шторы колышет,
зажатый меж створок в закрытом окне.

А час до того тучей взвешенной пыли
ворвался внезапно в сады и дворы.
И мы, все дела побросав, торопились
и двери захлопнуть, и окна прикрыть.

Неведомой силы диковинным зверем
он бился и выл в облетевших кустах
и в щёлку под старой дощатою дверью
пожухлую в сени листву заметал.

Но буря промчалась и в сумерках серых
ты молча стоишь, пораженный тому,
какая глухая, без края, без меры
звенящая тишь затаилась в дому.

Вот поздние прохожие впотьмах
спешат пройти насквозь промокшим сквером.
Их ожидают к ужину, наверно,
любимые и близкие в домах.

Нас тоже кто-то любит, где-то ждёт…
Но мы, как без опеки взрослых дети,
на целый день забыв про всё на свете,
беспечные, гуляем под дождём.

Пусть он идёт! Пусть сделает он так,
чтоб, заплутав, бродили мы по кругу
и чтоб невольно головы друг к другу
склоняли бы под куполом зонта.

Прости меня. За всё меня прости.
За то, что о тебе одном лишь помню.
За то, что ночь несла тебе в горсти
и не была на лунный свет скупою.

За то, что, не спрося, дарила дождь,
закаты вышивала шёлком алым.
За то, что для тебя туман седой
спрядала в нить и свитера вязала.

За то, что я спешила по утрам
разжечь рассвет на дальних серых скалах
и отсветы небесного костра,
раздвинув шторы, в комнату впускала.

Ты прав, моим грехам не счесть числа,
моей вине рассудком нет охвата.
Прости за всё, в чём прежде я была
иль буду впредь когда-то виновата.