Владимир Поселягин - Командир Красной Армии

— Они есть у танкистов. Канал для связи они передали с порученцем, — кивнул я на танкиста, который зацепился языком с Александровым, что-то живо обсуждая.

— Тогда совсем проблем нет.

— Хорошо, пошли. Конечно, новости что мы получили радостные, но пора приниматься за работу.

Пока мы шли к нашему штабному домику, я прикинул, как все это повлияет на наше будущее. По прикидкам никак. Можно оставаться тут продолжая удерживать оборону, не смотря на опасение что нас обойдут, ведь соседей ни справа ни слева у нас нет. Но с последними сообщениями эта опаска пропала. Немцы все силы сейчас бросают на прорыв, пытаясь остановить его, так что им не до нашего заштатного участка. Тем более мост-то взорван, а он тут один на пятьдесят километров не считая брода, но о нем знали только местные. В немецких картах его не было.

Разведчиков опросил быстро, вполне хватало и тех данных, что предоставил Саня, его профессионализму я доверял, так что я больше изучал молодого матроса, что стоял левее главстаршины.

— Расскажите о себе, — попросил я, когда главстаршина закончил докладывать о проведенной разведке.

— Главстаршина Сергей Рокотов. Двадцать семь лет. Из Мурманска, — коротко представился старший моряк.

— Владимир Мишин. Двадцать один год. Из Ленинграда, — так же коротко представился молодой.

«Он еще и из Питера, то есть из Ленинграда как и я. Странное совпадение, может действительно родственник? Так я об этом не помню, точнее не знаю. Поле гибели родителей на севере меня отправили в детдом. О том, что у меня есть тетка я в курсе, только она была старенькая. Я помню, как он меня навещала. Она рассказывала о родственниках, большинство погибло в блокаду и на фронте. Это все».

— Расскажи о себе, есть родственники в Ленинграде?

— Есть… — неуверенно ответил Владимир.

За десять минут опросив его под удивленным взглядом начштаба, я взмахом руки отпустил моряков и задумчиво откинулся на спинку стула, не реагируя на вопросы Сани.

Рассказ прояснил многое, мы действительно родственники. У нас один прадедушка. То есть это для меня он прадедушка, а для Владимира отец. Мой дед был Владимиру младшим братом.

— Что? — не расслышал я.

— Почему ты Григорьеву представился Мишиным? — прямо спросил Саня.

Врать ему не хотелось, поэтому я чуть помедлив, пояснил:

— Это моя настоящая фамилия. Документы Фролова мне попали случайно. Его убили какие-то урки, потом уже они мне попались в руки. Думаю, эти урки работали на немцев, у них была пачка в тридцать удостоверений командиров РККА и НКВД.

— Зачем сменил фамилию?

— Были причины. Тебе о них знать не надо, целее будешь.

— Это твое решение и… спасибо что сказал правду. Мишин, кстати, тебе кто?

— Похоже, что родственник… Что ты там до этого спрашивал?

— Что? А… когда начнем операцию?

— Через полчаса, ровно в три дня, — сверился я с часами. — С танкистами устойчивая связь?

— Да.

— Сообщи им координаты немцев…

Ефрейтор Ганс Отто Байер был расстроен. После той бойни, что произошла десять дней назад он и выжившие были отправлены в отдел контрразведки, где их плотно допрашивали. Конечно, бегство с боля боя сильно ударило по личному делу ефрейтора и о земле под Киевом можно забыть, теперь дадут где-нибудь в белорусских болотах. Но то, что другого выбора у них не было, признали даже офицеры Гестапо, проводившие свою проверку.

После пяти дней мытарств получив сообщение, что полк будет заново сформирован в Польше, выжившие было воспряли духом, все-таки подальше от войны, ведь всем известно, что солдаты всегда остаются в своих подразделениях. Однако командир дивизии подложил им свинью, переведя в другой полк. Мечты вернуться в Польшу и повалять на сеновалах всегда согласных прекрасных полек так и остались мечтами.

Первые несколько дней они немного отошли от того чувства поражения что вселился в солдат после бегства от уничтоженной колонны. За день полк проходил до пятидесяти километров в сутки. Несколько раз бывало, что к ним с поднятыми руками выходили целые подразделения русских, даже однажды целая рота с командиром во главе. Ефрейтор тогда с чувством попинал этого лейтенанта хэкая от каждого удара. Потом он лично пристрелил лейтенанта, именно тогда он понял, что пришел в норму, и ругань командира своего взвода слушал с довольным лицом. С те пор он обязательно убивал одного из пленных, находил для этого повод.

Дальше их полк был на острие флангового обхвата одной из армий русских, когда внезапно блестяще проводимая и не раз не подводившая операция дала сбой. Когда колонна приблизилась к мосту, внезапно открыла огонь охрана моста. Среди всей какофонии ефрейтор сразу выделил такие знакомые очереди русских зениток. Когда в борт их грузовика влетел шальной снаряд, разорвав двух сидевших солдат. Ефрейтор первым с отвисшими сзади штанами и опустевшим кишечником покинул кузов и залег на обочине, отползая в поле. Этот ад длился так долго что Байер чуть не сошел с ума глядя как погибают его товарищи. Некоторые падали от настигших их пуль и снарядов, кто заживо сгорал облитый бензином от взорвавшегося топливозаправщика, кого намотали на гусеницы свои же танкисты в дым у ничего не видевшие.

В себя ефрейтор пришел только спустя пару часов когда полк отошел в низину и разослал патрули, убирая с дороги погибших и уничтоженную технику.

Буквально через два часа пришел приказ от командира корпуса, оставить заслон и срочно выдвигаться в другой квадрат, чуть ли не на восемьдесят километров. Командир моторизованного полка оставил у неизвестной реки сильно прореженный русскими батальон майора Байера, однофамильца ефрейтора. Вместо шестисот человек тот насчитывал теперь всего четыреста пятьдесят солдат.

Ефрейтор возблагодарил судьбу, что майор Байер решившись на попытку переправы, выбрал третью роту, а не первую в которой служил ефрейтор и которая понесла самые большие потери. Тогда находясь в прикрытии, он лично наблюдал, как выскочившие на берег две танкетки открыли ураганный огонь по беспомощным солдатам Вермахта находившихся на середине реки или на берегу. Тяжелые крупнокалиберные пули быстро предотвратили переправу, а танкетки газанув, скрылись за складкой местности, уйдя от мести обозленного майора Байера, приказавшего противотанкистам обстрелять тот берег. Две пушки батальона даже не успели повернуть в сторону опасности. Танкетки уже исчезли и больше не появлялись.

Ужас начался после обеда следующего дня, когда батальон полностью пришел в себя и взял под наблюдение противоположный берег, где окопались русские. Внезапно, начался страшный артналёт, причем с такой точностью, что стало не по себе. Где-то явно сидел корректировщик. На воздух взлетали палатки, уцелевшая техника батальона, накрыло и минометную батарею, у которой суетились минометчики. Оглушённого ефрейтора Байера откинуло в сторону, поэтому он не слышал как кричали солдаты батальона после того как налет завершился, о русских танках. Только почувствовал, как затряслась земля под руками, стоявшего на карачках, и пытавшегося встать, ефрейтора.