Михаил Королюк - Спасти СССР. Инфильтрация

– Интересно… Нет, не знал. – Я перестал ломаться и завладел тем ломтиком колбасы, который сильнее всего подманивал меня задорным блеском своих сальных крупинок. И ведь не сказать, что голоден, но слюна на перекус в купе выделилась сразу – рефлекс с детства. С другой стороны, сидеть и кукситься тоже глупо.

Подхватил рюмку, изобразил привычное круговое движение и вдохнул аромат:

– Божественно… И жизнь хороша, и жить хорошо. Ваше здоровье, Владимир.

– За встречу, – охотно поддержал он и, артистично чокнувшись, одним глотком отправил содержимое рюмки в себя. С акцентированным пристуком опустил рюмашку и веско добавил: – Жизнь – штука странная, иногда и случайная встреча в вагоне может ее изменить.

Это был намек, но тогда я его не понял и промычал в ответ что-то нейтральное.

9 июля 2015 года, 23:15

Россия

– …сам подумай, – энергично напирал оппонент, азартно постукивая ногтем по краешку стакана, – в Штатах два процента населения, работающего в сельском хозяйстве, легко кормили всю страну, а в СССР двадцать процентов трудились в совхозах и колхозах – и был дефицит продовольствия. В десять раз больше, а все равно страну накормить не могли! О чем тут спорить?

– Не, Володь, ты не прав. Дьявол – в мелочах. – Для большей убедительности я почему-то ткнул пальцем вверх. – Во-первых, кого считать аграрием. У нас учитывали весь списочный состав колхозов, включая нянечек в детском саду, медсестер, сторожей, шоферов и бухгалтеров, а за бугром – только непосредственно работающих на полях или с живностью.

Я перевел дух, глотнул с донышка настоявшийся на лимоне чай и, отставив стакан, продолжил:

– Во-вторых, климатические условия у нас сильно различаются, поэтому и результаты несопоставимы. В Штатах только один процент посевов находится в зоне недостаточного увлажнения. В СССР таких было почти шестьдесят процентов, а остальное и того хуже – в зоне рискованного земледелия. Если корректно учесть влияние природных факторов, то производительность труда в сельском хозяйстве в СССР была где-то на пятнадцать – двадцать процентов ниже, чем на Западе, но никак не в десять раз. И обусловлено это было нашим отставанием по уровню механизации.

Володя слушал вежливо, не перебивая, но мимикой выразительно изображал свое категорическое несогласие.

– Ну и в-третьих, – я победно улыбнулся своему партнеру по интеллектуальному фехтованию, – в магазинах да, было пусто, но в холодильниках-то – густо! Голодных не было. Хлеб чуть ли не бесплатный, молоко и картошка – копейки, основные продукты – в достаточном количестве и очень дешево. Разнообразия продуктов не хватало, но чтобы кто-то систематически именно голодал… – Я развел руками, демонстрируя недоумение.

Выпитое напомнило о себе с предельным коварством: мой локоть отправил в полет стоявший на краю стакан.

– Тьфу ты, довыступался, – ругнулся я, приступая к ликвидации последствий.

«Хорошо, что спор идет без осатанелости. Обычно дискуссия на такую тему на третьей фразе срывается в «сам дурак», – думал, выцарапывая подстаканник из-под полки. – Не переболело еще…»

– Ну да, ну да, – ухмыльнулся Володя, когда я выполз из-под стола на свое место. – Вот спасибо, голода не было. А овощегноилища помнишь? Треть урожая теряли на хранении. А какой картофель в продаже был? Гнилой и на четверть веса глины!

– Было дело… – задумчиво протянул я, вспоминая редкие эпизоды ночных разгрузок вагонов на овощебазе. В памяти всплыли сладковатый запах картофельной гнили и прыжок рассерженной крысы на опрометчиво протянутый палец. А как спать тогда хотелось…

«Пора, однако, на боковую», – подумал я, провожая взглядом плывущую за окном тьму. Сразу навалилась легкая усталость, а азарт спора начал быстро улетучиваться. Я подвел, больше для себя, итоги:

– Говорить, что СССР развалился из-за того, что люди недополучали благ, э-э-э… – Я замялся, пытаясь подобрать выражение повежливее. Не скажешь же малознакомому собеседнику в лицо: «Ты глупость говоришь». – Не совсем логично.

Володя с ироничным пониманием покивал моей заминке.

– Страну развалили не низы, которые порой испытывали определенные материальные лишения. Последние лет десять сельское хозяйство действительно не справлялось, шло ухудшение ситуации. Но эта замятня была инициирована той частью элиты, которая имела все. Именно поэтому бессмысленно вспоминать, «как мало было колбасы». Как раз те, кто раскачал систему и пустил ее вразнос, колбасы имели навалом. Не в том причина. А так… Все было, и плохое тоже было. Но почему же почти всем, жившим в те годы, так упорно кажется, что вместе с грязной водой выплеснули и ребенка? Все могло произойти иначе, если бы не череда ошибок и случайностей. Распад страны уж точно не был предопределен историей, существовали иные варианты.

– А без ошибок не бывает исторического процесса. Все ошибаются.

– Это да… Знал бы прикуп – жил бы в Сочи. Если бы хоть кто-то точно знал, – выделил я голосом последнее слово, – к чему все это приведет, историю можно было бы развернуть в другую колею.

– Навряд ли, – со скепсисом откликнулся Володя. – Исторический процесс обладает инерцией разогнавшегося катка. Один человек для него – что тля под кузнечным прессом. Ничего бы ты не сделал, даже обладая всеми знаниями сегодняшнего дня. Я имею в виду, ничего, что смогло бы радикально изменить историю хотя бы одной страны.

Я откинулся назад, обхватив плечи руками, и задумался над этой гипотетической ситуацией. Володя тем временем вновь наполнил рюмки и, порывшись в бездонном портфеле, достал и разделил молочную шоколадку.

– Пожалуй, я бы поспорил с таким утверждением. Я бы взялся, да кто ж предложит… – грустно пробормотал я, закусывая.

– Что, – недоверчиво хмыкнул Володя, – вот прямо так бы все бросил и взялся?

– Угу. Согласный я. О дайте, дайте мне возможность! – запрокинув голову к тускло мерцающему потолочному плафону, фальшивя, напел я.

В глазах у Володи что-то мелькнуло, и он замер, наклонив голову набок и раздумывая. Потом неожиданно резко подался вперед и жестко рубанул ребром ладони по столу:

– Договор.

– Что? – не понял я.

– Договорились, говорю. Пробуй.

– Не смешно, – фыркнул я.

– Согласен, не смешно. Но смешно и не должно быть, – сочувственно прозвучало в ответ.

Попутчик снова принял расслабленную позу и сделал кистью какой-то круговой пасс с потягиванием на себя. Я протрезвел и ошалел.

С минуту мы сидели молча, глядя друг на друга: я – застыв в наклоне вперед, а он, напротив, – небрежно откинувшись на подушку в тени верхней полки. Мысли в голове внезапно устроили подобие шабаша, словно каждая извилина попыталась докричаться до сознания независимо от остальных. Я отстраненно любовался тем, как хаотично возникающие идеи сталкивались и разлетались на фрагменты, из которых складывались новые причудливые комбинации желаний и образов. Затем досадливо тряхнул головой, призывая мозг к порядку, и, добившись хотя бы видимости равновесия, смог вернуться во внешний мир.