Уильям Фолкнер - Свет в августе

-- Сиди уж. Тридцать лет затапливаю по три раза на дню. Прошло то время, когда мне помощь требовалась. -- Она хлопочет у плиты, не оглядывается. -- Армстид говорит, твоя фамилия Берч?

-- Да, -- отвечает Лина. Тон у нее очень степенный, голос очень тихий. Она сидит, не шевелясь, руки на коленях неподвижны. Миссис Армстид на нее не оглядывается. Она еще занята у плиты. Внимание, которого требует печь, не вяжется с той ожесточенной решительностью, с которой ее разжигали. Внимание к ней такое, словно это дорогие часы, а не печь.

-- Стало быть, твоя фамилия уже Берч? -- спрашивает миссис Армстид.

Молодая отвечает не сразу. Миссис Армстид уже не гремит у печки, хотя по-прежнему стоит спиной к Лине. Наконец она оборачивается. Они глядят друг на друга без утайки, наблюдают друг друга: молодая -- на стуле, причесана гладко, руки на коленях неподвижны; старшая -- тоже замерла, отвернувшись от плиты, седые волосы безжалостно скручены на затылке, лицо словно вытесано из песчаника. Наконец молодая говорит"

-- Я вам сказала неправду. Моя фамилия еще не Берч. Меня зовут Лина Гроув.

Они глядят друг на друга. Голос хозяйки ни холоден, ни ласков. Он не выражает ничего.

-- Стало быть, хочешь догнать его, чтобы твоя фамилия вовремя сделалась Берч. Так, что ли?

Лина смотрит вниз, словно разглядывая свои руки на коленях. В ее тихом голосе -- упорство. Но и безмятежность.

-- Мне ведь от Лукаса обещаний не нужно. Так уж вышло нескладно, что ему пришлось уехать. А приехать за мной, как он задумал, -- видно, не получилось. А слово друг Другу давать нам незачем. Той ночью, когда узнал он, что должен ехать, он...

-- Какой же это ночью он узнал? Когда ты ему про ребенка сказала?

Молодая отвечает не сразу. Лицо у нее невозмутимо, как камень, но без жесткости. В ее упорстве -- чтото мягкое, оно освещено изнутри тихим, бездумным покоем, отрешенностью. Миссис Армстид наблюдает за ней. Лина начинает рассказывать, не глядя на хозяйку.

-- Он еще задолго до этого узнал, что ему, наверно, придется уволиться. Только мне не говорил, потому что не хотел огорчать. А когда он в первый раз услыхал, что ему, наверно, придется уволиться, он понял, что лучше уехать, -- может, на новом месте мастер не будет к нему цепляться и ему будет легче продвинуться. Но все откладывал. А когда уж это самое случилось, откладывать стало нельзя. А мастер к Лукасу цеплялся, невзлюбил его, потому что Лукас молодой и никогда не унывает, а мастер хотел устроить на его место своего родственника. А он от меня скрывал, не хотел огорчать. А уж когда это самое случилось, нам больше нельзя было ждать. Я ему сама велела ехать. Он сказал, я останусь, если скажешь, пускай его придирается. А я ему сказала -- ехай. А он все равно не хотел ехать, даже" после этого. А я сказала -- ехай. Только весточку пришли, когда сможешь меня принять. Да вот не получилось у него вызвать меня вовремя, как он хотел. Ведь на новом месте устроиться, среди чужих -- молодому время нужно. Он-то этого не знал, когда уезжал, не знал, что устроиться -- больше времени нужно, чем он думал. А в особенности -парню вроде Лукаса, если он такой живой и компанию любит, и повеселиться, и ему в компании тоже рады. Не знал, что у него больше времени уйдет, чем он думал, -- и сам молодой, и люди льнут к нему, потому что охотник посмеяться и побалагурить, от работы отвлекают, а ему невдомек, ему людей обижать неохота. Да и я хотела, чтобы он погулял напоследок, -- ведь для парня молодого, веселого женатая жизньне то, что для женщины: для парня молодого, веселого она ох как долго тянется. Неправильно я говорю?

Миссис Армстид не отвечает. Она разглядывает сидящую на стуле женщину, ее гладкую прическу, неподвижные руки на коленях, кроткое, задумчивое лицо.

-- Он уж, верно, послал мне весточку, только она по дороге потерялась. Отсюда до Алабамы -- и то путь неблизкий, а ведь до Джефферсона -- еще идти. Я ему сказала, что письма от него не жду, -- письма-то писать он не мастер. "Ты мне устным словом, говорю, передай, когда принять меня сможешь. Я буду ждать". Сперва, конечно, -- как он уехал, -- я немного волновалась, что фамилия моя еще не Берч, а брат со своей семьей не так хорошо знают Лукаса, как я. Откуда им знать? -- На лице ее медленно появляется кроткое и радостное удивление -- как будто в голову ей пришел ответ на вопрос, о самом существовании которого она до сих пор не подозревала. -- Ну, правда, откуда им было знать? А ему сперва надо было устроиться, вся трудность-то на него легла -- среди чужих жить, а у меня забот никакихтолько ждать, покуда он со всеми заботами и трудностями сладит. А уж после -- надо было о ребенке думать, а не о фамилии своей, да о том, что люди скажут. А слово друг другу давать нам с Лукасом незачем. Там какая-то неожиданность случилась, или, может, он послал мне весточку, а она потерялась по дороге. Так что решила я двигаться и больше не ждать.

-- Откуда же ты знала, в какую сторону идти, когда в путь пустилась?

Лина рассматривает свои руки. Теперь они движутся -- сосредоточенно собирая подол в складки. Робости, смущения в этом нет. Кажется, что это -непроизвольное движение самой задумчивой руки.

-- А спрашивала. Лукас-парень молодой, веселый, с людьми сходится легко и скоро -- я и думаю, где он побывал, там люди его запомнят. Ну, и спрашивала. Люди очень хорошо относились. И правда, третьего дня мне сказали на дороге, что он в Джефферсоне работает на строгательной фабрике.

Миссис Армстид разглядывает склоненное лицо. Она подбоченилась и наблюдает за молодой бесстрастно, с холодным презрением.

-- Думаешь, он там будет, когда ты явишься? Это если он вообще там был. Услышит, что ты с ним в одном городе, и до вечера там усидит?

Потупленное лицо Лины спокойно, серьезно. Ее рука остановилась. Теперь она лежит на коленях спокойно, словно умерла там. Голос звучит ровно, невозмутимо, упрямо.

-- Я думаю, семья должна быть вместе, когда рождается ребенок. В особенности -- первый. Я думаю. Господь об этом позаботится.

-- Да уж, вижу, без Него не обойтись, -- грубо, в сердцах произносит миссис Армстид. Армстид лежит в постели, подперев голову, и смотрит поверх изножья, как она, еще одетая, склоняется под лампой к комоду и остервенело роется в ящике. Она достает металлическую шкатулку, отпирает висящим на груди ключом, вынимает оттуда полотняный мешочек, открывает его и вытаскивает фарфорового петуха со щелью в спине. Когда она опрокидывает и яростно трясет его над крышкой комода, в нем брякают монеты и редко, нехотя выскакивают по одной из щели. Армстид наблюдает за ней с кровати.

-- Ты что это надумала делать с яичными деньгами на ночь глядя?

-- Мои деньги -- что хочу, то и делаю. -- Она наклоняется к свету, лицо у нее сердитое, злое. -- Небось я их растила, мучалась. Ты и пальцем не шевельнул, видит Бог.