Розмэри Сатклифф - Меч на закате

— Что это за место?

Или, по меньшей мере, этот вопрос всплыл у меня в мозгу, и, должно быть, я произнес его вслух, потому что какой‑то старый, дряхлый брат — чья выбритая на макушке голова была окружена серебряным ореолом, словно дождевая туча, позади которой сияет солнце, — ответил:

— Чаще всего люди называют его Яблочным Островом.

— Я был здесь раньше?

Потому что это название пробудило что‑то в моем мозгу, но я не мог вспомнить.

И он сказал:

— Ты был здесь раньше, милорд Артос. Я принял у тебя лошадь и отвел тебя в трапезную, где ужинал Амброзий.

И мне показалось, что он плачет, и я не мог понять, почему.

Я выпростал руку и протянул ее к темной тени между мною и лампой, тени, которая была Бедуиром; он схватил ее своей здоровой рукой и, притянув, положил к себе на колено, и, казалось, какая‑то часть жизненной силы перетекла из его ладони в мою, так что свинцовый холод оставил мое сердце и мозг, и я снова смог думать и вспоминать. Я спросил:

— Удалось ли нам выиграть достаточно времени? Константин успел добраться вовремя?

И Бедуир, наклонившись ближе, подтвердил:

— Константин добрался. Ты победил, Артос, с трудом, но победил.

Во мне поднялась огромная волна облегчения — вместе со следующей волной боли; но боль пересилила облегчение, так что в течение какого‑то времени я не мог ни видеть, ни думать, ни даже чувствовать, кроме как чувствами плоти. Слава Богу, она больше не накатывается на меня таким образом — и когда она наконец отхлынула снова, облегчение, которое я испытал, отхлынуло вместе с ней и стало слабым и непрочным.

— Насколько с трудом?

— Как бывает, когда дерутся два пса, дерутся до тех пор, пока не разорвут друг другу бока и горло у обоих не превратится в лохмотья, а потом один вырывается и с воем убегает прочь; и однако оба пса еще очень и очень долго будут способны только на то, чтобы заползти куда‑нибудь в темное местечко и зализывать там свои раны.

Он начал рассказывать мне, как Коннори из Дэвы подошел вместе с лордами Стрэтклайда и как они гнали уцелевших саксов и их союзников через камышовый край и обратно к их южным поселениям, в то время как Марий собирал остатки войска, чтобы поставить в Венте новый гарнизон. Я не стал спрашивать про Кея и Флавиана; я знал. Но через некоторое время задал другой вопрос:

— Сколько Товарищей осталось в живых?

— Из тех, кто продолжал сражаться на основных позициях, где‑то меньше половины, — ответил он. — Из твоего собственного эскадрона — Элун Драйфед, малыш Хилэриан, — он назвал еще два‑три имени, — и я.

— Это больше, чем я ожидал, — заметил я, — но, впрочем, я не ожидал, что сам проживу так долго, чтобы услышать итог.

— Люди Медрота пали духом после того, как он был убит. Они обратились в бегство. После этого все было легко.

— Так что мы добились еще одной отсрочки, — добавил я вскоре. — Может быть, еще несколько лет.

— Помнишь, ты как‑то сказал, что каждый выигранный нами год будет означать, что еще какая-то часть Британии уцелеет, когда потоп все‑таки захлестнет нас? — Лицо Бедуира было совсем рядом с моим, словно он пытался дотянуться до меня с огромного расстояния, как я когда‑то пытался дотянуться до него.

— Я так сказал? Дай Бог, чтобы в этом была правда. Я трудился изо всех сил, чтобы сделать Британию сильной и единой, но сердце говорит мне, что если только Константин не сможет удержать Племена, они снова разойдутся врозь прежде, чем будут собраны три урожая, так что потом саксы просто войдут сюда… Однако, может быть, мы удерживали проход достаточно долго, чтобы что‑то уцелело после нас. Я не знаю… не знаю…

А потом, в другой раз, — я думаю, что это был другой раз, — я спросил Бедуира, когда мы остались наедине:

— Бедуир, войско знает, что со мной?

— Мы сказали им, что ты ранен.

— Кто знает, что рана смертельна?

— Я, Элун Драйфед и, может быть, сборщик тростника, которого мы реквизировали вместе с его лодкой, чтобы доставить тебя сюда самым коротким путем. Совет к этому времени должен знать, и Константин, конечно, тоже. Остальным мы дали понять, что ты тяжело ранен и что мы отвезли тебя в монастырь на лечение. Кое‑кто, может, и догадается, но никто не будет знать ничего сверх того.

— Это хорошо. А теперь слушай, дружище; вскоре начнутся новые сражения; поэтому, чтобы варвары не торжествовали по поводу моей смерти, а наши собственные воины не пали духом, узнав о ней, пусть все останется так, как есть. Никто, кроме тебя и монастырской братии, не должен видеть моего тела после того, как из него уйдет жизнь, и никто не должен знать, где находится моя могила. Так они, возможно, будут продолжать сражаться с бóльшим воодушевлением. Ты понял?

— Я понял, — отозвался Бедуир. Все это время он пытался напоить меня теплым подсоленным молоком, как женщина больного ребенка, но мой желудок отказывался удерживать пищу.

— Думаю, понимаешь. Именно поэтому ты привез меня сюда вместо того, чтобы отправить в лагерь с остальными ранеными, ведь так?

— Попытайся заснуть, — попросил он.

Но мне нужно было сделать еще одну вещь.

— Константин, пошли за Константином.

Он пришел и стоял в дверях, пока я не подозвал его ближе; смуглый коренастый человек, в котором порывистое пламя его отца улеглось и засияло более ровным светом.

— Константин, сын Кадора, ты знаешь, что у меня нет сына, который принял бы Британию после меня?

— Я знаю это, — сказал он, — и мне очень жаль.

— Да? Наверное, женщины часто рассказывали тебе, как, когда ты был младенцем, лежащим у ног матери, большая печать Максима выскочила из рукояти моего меча в твое гнездышко из шкур и осталась лежать рядом с тобой?

— Женщины всегда рассказывают такое.

Но он не хуже моего знал, почему я послал за ним.

— Иногда к ним стоит прислушаться. А теперь послушай меня. Я уже давно отдал на хранение Совета запечатанное письмо, где называю тебя, последнего из королевского рода, своим наследником и преемником. Но теперь это вряд ли пригодится.

Он покачал головой.

Так что я послал за отцом аббатом и старшими из братьев — за Бедуиром мне не нужно было посылать, потому что он уже был здесь, — и в присутствии писца, который должен был составить об этом запись, я призвал их в свидетели того, что Константин, сын Кадора из Думнонии, должен стать Верховным королем Британии после меня; и добавил: «Пока я не вернусь».

И удерживал глазами глаза Константина, пока он не склонил голову со словами:

— Я не Артос Медведь, но я буду удерживать Британию, насколько хватит моих сил, или пусть Господь отвернется от меня.

Я попросил Бедуира снять с моей руки огромный браслет-дракона и надел его на руку Константина, который остался стоять, глядя на сверкающие кольца, словно чего‑то ждал. Думаю, он смутно надеялся, что я добавлю к этому дару свой меч, — пока не вспомнил, что это было бы воспринято как верное доказательство моей смерти всеми, кто увидел бы этот меч у него. И однако я знал, что должен каким‑то образом отдать ему меч; он принадлежал ему — Меч Британии — и заключал в себе власть Верховного короля.