Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

— О, мой друг! — Я бросился перед ней на колени и хотел взять за руку, но она не позволила.

— Ваша дружба мне необходима. Встаньте, прошу вас, встаньте и выслушайте все до конца. Ваше первое переодевание породило необходимость последующих, первая неосторожность вызвала множество других. Наши усилия и хитрости до сих пор помогали нам, но нельзя долго обманывать любопытных и недоброжелательных людей. Судьба, спасавшая нас, может нас и погубить. Мы зависим от наших слуг, от неожиданных встреч, от неосторожно вырвавшихся слов. Следовало бы раньше подумать об этом, но я не была благоразумной, потому что считала себя счастливой.

До тех пор пока меня баюкала сладкая надежда, я презирала опасности. Я открыла глаза только тогда, когда необъяснимое бегство госпожи Дюканж наполнило мое сердце ужасным сознанием, что я нелюбима. О, если бы я все еще продолжала заблуждаться, я и в глубине пропасти не заметила бы никакой угрозы!

Маркиза плакала, я снова бросился перед ней на колени.

— О моя дорогая, я люблю вас, люблю!

— Нет-нет, я больше вам не верю... Встаньте, умоляю вас, встаньте и выслушайте меня. Рано или поздно наша связь откроется. Толпа назовет мою страсть любовным приключением, и, если его подробности покажутся забавными, весть о нем разнесется повсюду. Все будут осуждать нас. Маркиз узнает о нанесенной ему обиде, узнает... Шевалье, я прошу у вас одной милости, единственной милости! Теперь же подумайте о возможности скрыться от гнева маркиза; оставшись одна, я смело встречу его раздражение! Уезжайте, Фоблас, уезжайте, увезите мою соперницу, будьте так же безмерно счастливы, как безмерно я вас люблю, будьте так же счастливы, как я несчастна!

— Как, вы хотите, чтобы я сделал двойную низость, чтобы я бежал от маркиза и оставил самую великодушную из женщин ему на растерзание? Но, моя дорогая маменька, зачем нам предаваться такому жестокому страху?

— Я имею для этого слишком веские основания, узнайте же о моем затруднении. Очень простое событие вскоре пробудит подозрения маркиза и заставит его искать объяснений, результат которых окажется для меня роковым. Вы, конечно, как и я, не забыли происшествия на оттоманке, странной сцены, которая в свое время огорчила и вас, и меня. Тогда вы не могли без содрогания видеть, что я принадлежу другому. Я сама страдала от того, что мне приходилось уступать мужу права, которые я считала достоянием обожаемого возлюбленного. Я решила запретить маркизу пользоваться ими. Мой муж, очень требовательный, постоянно устраивал мне сцены — я все сносила ради вас. В это время мы стали встречаться с вами чаще прежнего, и в ваших объятиях, — тут маркиза сильно покраснела, — я не всегда была достаточно осторожна... Словом, сударь, вот уже три месяца маркиз не ночевал у меня, а между тем я... я беременна.

— Вы беременны! — повторил я с восторгом. — Я стану отцом! И как же я вас покину! Маменька, дорогая маменька, я всегда любил вас, но теперь вы для меня дороже прежнего!

— Да, я беременна, — повторила маркиза, но таким печальным тоном, что мое сердце сжалось от горя. — Несчастная мать, несчастный ребенок!

При этих словах она скорее легла, чем упала на диван, на котором я сидел рядом с ней. Ее глаза закрылись, голова опустилась на грудь. Но ровное дыхание, по-прежнему яркие губы и теплый цвет ее тела, которое я видел благодаря небрежному утреннему туалету, — все говорило мне, что этот припадок не будет иметь опасных последствий. Мои горячие поцелуи не могли вернуть ее к жизни, я обнял ее, и жгучие ощущения наконец вывели ее из забытья. Сначала ее руки отталкивали, но скоро уже привлекали меня. Моя возлюбленная разделила со мной восторги любви и осыпала меня нежными именами.

— Значит, меня ждут новые измены, — сказала она, окончательно придя в себя.

Я стал уверять ее в моей привязанности. Однако она выразила некоторое недоверие, когда я сказал ей, что госпожа Дюканж бежала к графу де Розамберу. Наконец она по видимости поверила мне. Покрывая меня нежными поцелуями, маркиза сказала, что, по ее расчетам, она беременна второй месяц. Я вышел из будуара, назначив день нового свидания.

Вот уже два часа я казался себе другим человеком. Какую новость сообщила мне маркиза! До чего мысль о возможности стать отцом льстит самолюбию юноши! Фоблас уже не юный ветреник. Он уже не мчится по улице с палочкой в руках, погоняя блестящий обруч, не напевает песенок, толкая мужчин, заглядывая в лица женщин, обгоняя легкие тележки, молнией пролетая мимо кумушек, болтающих на углу; он не наступает на ногу зеваки, заглядевшегося на фокусника, не опрокидывает на тумбу ротозея, зачитавшегося афишей, и не смеется как безумный при виде смешных происшествий, причиненных его проказами. Нет, он шествует спокойной и размеренной походкой благоразумного человека. Отвага, сверкающая в его глазах, умеряется тихой радостью, освещающей чело, гордый взгляд говорит прохожим о том уважении, которое они должны к нему питать, во всей фигуре проглядывает нечто серьезное, как бы гласящее: «Почтение отцу семейства!» *

Я надеялся застать у себя Розамбера, которому жаждал рассказать о моем счастье. Жасмен сообщил, что граф действительно приходил, но что он не мог долго ждать. Один из его дядей, у которого он был единственным наследником, внезапно всерьез занемог; это принудило графа сейчас же уехать и похоронить себя в Нормандии, в имении дяди. Розамбер не мог сказать Жасмену, скоро ли он вернется, но просил меня приехать к нему на несколько дней в случае, если его изгнание затянется и если мне хватит на это смелости и меня отпустят мои любовные дела.

О, моя милая кузина, весь вечер я думал о тебе; на следующий день пасмурное небо обещало нам свидание; я поужинал с бароном, а потом, вместо того чтобы пойти к себе, спустился к воротам. Швейцар, наконец побежденный моей щедростью, не видел, как я вышел. Я отправился в глухую улицу, проходившую позади монастыря, где уже ждал Дерневаль вместе с двумя верными слугами, которые быстро привязали веревочные лестницы. Вскоре я обнял мою обожаемую кузину. Надо сознаться, что в эту ночь ей пришлось бороться со мною. Я не осмеливался стремиться к полному обладанию Софи, которую глубоко чтил и даже боготворил, но мне не терпелось получить от нее новые, драгоценные милости. Чтобы останавливать меня на каждом шагу, потребовалась вся стойкость моей добродетельной Софи. В четыре часа утра мы поцеловались на прощанье. Жасмен ожидал меня с ключом в руках и, услышав условленный сигнал, тотчас отворил двери нашего дома.

Три месяца я обманывал таким образом бдительного барона, он спокойно спал в то время, как моя Софи, которой приходилось бороться и со своей собственной слабостью, и с моей страстью, удивляла меня упорным сопротивлением; утром я уходил недовольный ею, а ночью возвращался, еще более влюбленный, чем прежде. Вдобавок ко всему она усиливала мои мучения, говоря, что и ей было бы не легче, чем мне, если бы она не находила награды в чистоте своей совести и в уважении своего друга.