Александр Дюма - Дюма А. Собрание сочинений. Том 13. Шевалье д'Арманталь. Дочь регента

— Вы слишком уж резко взялись приказывать, маркиз, — сказал шевалье де Шанле .

— Если я приказываю, значит, имею на это право, я ваш предводитель или не я?

— Да, это так, вы. Но это еще не повод забыть вежливость, которую следует соблюдать дворянам в отношениях друг с другом.

— Господин де Шанле, господин де Шанле! Все ваши претензии очень походят на уловки. Вы поклялись повиноваться, — повинуйтесь!

— Да, я поклялся повиноваться, но не как лакей, — ответил шевалье.

— Вы поклялись повиноваться как раб, повинуйтесь же, или вы испытаете на себе результаты своего неповиновения.

— Господин маркиз!

— Послушай, дорогой Гастон, — сказал Монлуи, — прошу тебя, говори, и чем скорее, тем лучше. Одно слово — и ты развеешь все наши подозрения.

— Подозрения! — воскликнул Гастон, побледнев и дрожа от гнева. — Так вы меня подозреваете?

— Безусловно, мы вас подозреваем, — с суровой прямотой ответил Понкалек. — А как вы полагаете, не подозревай мы вас, поскакали бы мы за вами в такую погоду ради развлечения?

— О, ну тогда другое дело, маркиз, — холодно ответил Гастон, — если вы подозреваете меня, выскажите ваши подозрения, я слушаю.

— Шевалье, вспомните факты: мы четверо составили заговор и не просили вашей помощи, но вы явились и предложили ее, объяснив, что помимо общего блага, которому вы хотите послужить, у вас есть личные мотивы для мести. Так это было или не так?

— Так, это совершенная правда.

— И мы вас приняли как друга, как брата, рассказали о всех своих надеждах, доверили все планы, более того, вам выпал жребий нанести самый главный и самый нужный удар, и тут каждый из нас предложил вам занять ваше место, но вы отказались. Это так?

— Так, и вы не произнесли ни единого слова неправды, маркиз.

— Сегодня утром мы тянули жребий, и сегодня вечером вы должны были быть на дороге в Париж, а вместо этого где мы вас нашли? На дороге в Клисон, где живут смертельные враги независимой Бретани, где живет маршал Монтескью, наш заклятый враг.

— О, сударь! — презрительно проронил Гастон.

— Отвечайте прямо, а не улыбайтесь презрительно, отвечайте, господин де Шанле, приказываю, отвечайте!

— Ради всего святого, Гастон, — подхватили в один голос Куэдик и Монлуи, — ради всею святого, отвечайте!

— Так что же вы хотите знать?

— О ваших частых отлучках в последние два месяца, о тайне, которой вы окружаете вашу жизнь, отказываясь раз или два в неделю участвовать в наших ночных собраниях. Да, Гастон, сказать по чести, все эти отлучки и тайны беспокоят нас. Одно слово, Гастон, и вы нас успокоите.

— Вы сами видите, сударь, что вы виновны, иначе вы бы не прятались, а спокойно продолжали путь.

— Я остановился, потому что моя лошадь поранилась, вы сами видите кровь на снегу!

— Но почему вы спрятались?

— Потому что прежде всего хотел знать, что за люди меня преследуют… Разве у меня меньше причин бояться, что меня арестуют, чем у вас?

— И наконец, куда вы направлялись?

— Если бы вы и дальше ехали по моему следу, как до сих пор, вы бы увидели, что я еду не в Клисон.

— Но и не в Париж?

— Господа, прошу вас доверять мне и не пытаться раскрыть мою тайну. Это тайна молодого человека, и здесь речь идет не только о моей чести, но и о чести другой особы, вы, может быть, не знаете, что я очень, даже излишне, щепетилен на сей счет.

— Так это любовная тайна? — спросил Монлуи.

— Да, господа, и к тому же тайна первой любви, — ответил Гастон.

— Чушь все это! — воскликнул Понкалек.

— Маркиз! — высокомерно произнес Гастон.

— Вы слишком мало сказали, друг мой, — продолжал Куэдик. — Ну как поверить, что вы ехали на свидание в такую ужасную погоду и что оно должно быть не в Клисоне, когда на десять миль вокруг нет ни одного жилого дома, кроме монастыря августинок!

— Господин де Шанле, — сказал в сильном волнении маркиз де Понкалек, — вы поклялись повиноваться мне как своему предводителю и быть душой и телом преданным нашему святому делу, предпринятом нами слишком серьезно, мы рискуем здесь своим имуществом, свободой, головой, и, что важнее всего, честью. Угодно ли вам четко и ясно ответить на вопросы, которые я вам задам от имени всех нас, причем ответить так, чтобы у нас не осталось никаких сомнений? В противном случае, господин де Шанле, слово дворянина, в силу тех прав, что вы сами, свободно и по доброй воле, дали мне над вашей жизнью и смертью, повторяю, слово дворянина, я размозжу вам голову выстрелом из пистолета.

Эти слова были встречены глубокой и зловещей тишиной, ни один голос не прозвучал в защиту Гастона. Он оглядел по очереди своих друзей, и каждый из них отвел глаза.

— Маркиз, — сказал взволнованно шевалье, — вы не только оскорбляете меня подозрением, вы раните меня прямо в сердце, утверждая, что я могу развеять ваши сомнения, только посвятив вас в свою тайну. Держите, — продолжил он и, вынув из кармана записную книжку, наспех нацарапал карандашом несколько слов и вырвал листок, на котором они были написаны, — держите, вот тайна, которую вы хотите знать. Я беру листок в одну руку, а в другую — заряженный пистолет. Согласны ли вы принести мне извинения за нанесенное оскорбление? Или я, в свою очередь, даю слово дворянина, что пущу себе пулю в лоб. Когда я буду мертв, возьмите эту записку и прочтите и тогда вы увидите, заслужил ли я подобное подозрение!

И Гастон поднял к виску пистолет с холодной решимостью, свидетельствующей, что за словами немедленно последует действие.

— Гастон, Гастон, — воскликнул Монлуи, а Куэдик схватил шевалье за руку, — остановись, ради Бога. Маркиз, он сделает то, что говорит; простите его, и он вам все расскажет. Гастон, ведь ты не станешь таиться от своих братьев, которые умоляют тебя все рассказать им во имя своих жен и детей?

— Конечно, — сказал маркиз, — конечно, я его прощаю и, больше того, я его люблю, да он и сам это знает, черт побери! Пусть он нам докажет свою невиновность, и я тут же принесу ему все должные извинения, но не раньше. Он молод, одинок в этом мире, у него, в отличие от нас, нет жены, детей и матери, счастьем и судьбой которых он бы рисковал. Он ставит на карту только свою жизнь, да и ценит ее так, как все молодые люди в двадцать лет, но он играет не только своей жизнью, но и нашей, и все же, если он скажет хоть одно-единственное слово, если он представит нам хоть какое-нибудь правдоподобное объяснение, я первый открою ему свои объятия.

— Ну что ж, маркиз, — ответил Гастон, помолчав несколько мгновений, — поезжайте со мной, и вы будете удовлетворены.

— А мы? — спросили Монлуи и Куэдик.

— И вы тоже, господа. Вы же все дворяне, и я не больше рискую, доверяя тайну четверым, чем одному.