Михай Бабич - Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы

Все тяжелее была работа, все реже — смены. И разговаривать у них уже не было сил — после смены они валились как подкошенные. Не затевались больше вечерние тары-бары на средней палубе. Да и выспаться-то никто не успевал, на сон почти не оставалось времени; один из их товарищей заболел и умер, старшие по званию были неумолимо требовательны, и все знали, что неприятель уже близко.

Топить, днем и ночью нужно было топить котлы. И Джонни постепенно перестал ощущать что-либо, кроме горячего дыхания топки на груди, черенка лопаты, стиснутого до боли в ладонях, ручейков пота на коже, копоти и слепящего света в глазах, острых и твердых кусков угля под ногами, колкой угольной пыли между пальцами ног. И минуты шли одна за одной, нескончаемо, однообразно, безжалостно; и у каждой был свой звук, каждая изматывала душу на свой лад. Медленно и натужно свершали они свое непрерывное круговое движение, как стрелки по циферблату.

Первая минута. Джонни погружал лопату в бункер с углем; куски угля опасливо и жестко шуршали вокруг лопаты, энергично и резко вонзавшейся между ними.

Вторая минута. Джонни обеими руками брался за длинный черенок: до чего же тяжелой становилась сразу лопата! Это была долгая минута: напрягшиеся руки медленно поднимали уголь к красной пасти топки. Угольные крошки со стуком сыпались на качающийся железный пол.

Третья минута. Джонни опорожнял лопату, ссыпая твердые черные куски угля на расплавленную, раскаленную массу. Топка отвечала таким шумом, будто это черти визжали при виде новых грешников, брошенных в пекло. А руки Джонни, освободившись от тяжести, уже поднимали лопату. И это была

четвертая минута, когда лопата вдруг становилась легкой, визг на пару мгновений ослабевал, и слышен был рокот машин, которые в соседнем машинном отделении сводили и разводили огромные стальные руки, будто гимнасты-великаны. В этот краткий миг облегчения в голове Джонни мелькали две мысли; первая: как он приедет домой и в деревенской корчме или в кругу девушек у колодца снова скажет:

— Тяжелая служба… очень тяжелая!..

И вторая: а вдруг он никогда не вырвется отсюда домой, вдруг его запрут в кочегарке, вдруг… но больше не оставалось времени на раздумья, потому что снова наступала

первая минута. Джонни с силой налегал на лопату, и она опять погружалась в бункер, и стук угля о лопату заглушал рокот машин. И так продолжалось минута за минутой, час за часом. Часы складывались в дни, дни — в недели, недели — в месяцы; в том году никого не отпускали ни в отпуск, ни на праздники; шла война, и они ни на день не прекращали работу и не причаливали ни в одном порту. Джонни не получал писем из дома, да и думать забыл о нем: с фронтов приходили страшные вести и леденящие кровь слухи. Джонни касался амулета — чему быть, того не миновать! — и вскрикивали вдали русалки, но он их не слышал.

Однажды утром раздалась глухая орудийная пальба, продолжалась она и на второй, и на третий день, и на следующий; в кочегарку эти звуки не проникали, но тех, кто находился на средней палубе, иногда заставляли настораживаться.

— А, это еще далеко! — говорил Том. Капитан кричал в рупор непривычные приказы, всю команду словно лихорадило. Джонни и боялся и в то же время успокаивал себя: это ведь произойдет быстро, ничего и не успеешь почувствовать, — а впрочем, надо работать изо всех сил, опасность же еще далеко, и вообще, на все воля божья.

Однако на пятый день снаряды внезапно стали рваться так близко, что корабль заплясал на волнах. Джонни в это время стоял с лопатой у топки.

— Смотри-ка ты, — буркнул он с показным хладнокровием, — чуть не зацепили!

И в тот же миг — шла вторая минута — его так шваркнуло о стенку, что уголь просыпался с лопаты: ужасный взрыв раздался совсем рядом с кораблем.

— Хорошо хоть не в топку упал! — сказал Том. — А то подпекся б ты, братец, изрядно.

И все загоготали:

— Жаркое бы из тебя получилось — будь здоров!

Не оставалось сомнений — корабль попал на линию неприятельского огня. Его орудия открыли ответный огонь, и при каждом залпе, раздававшемся с палубы, все это бронированное сооружение содрогалось, как чихающий великан. Снаряды противника вздымали вокруг корабля громадные буруны. Русалки уплыли далеко от него: они не любят сражений. Они плещутся в тихих спокойных водах или от души резвятся в бурю, когда гневается небесный владыка. Им нравятся бури, пугают их только безжалостные человеческие орудия.

Залпы следовали один за другим, и корабль кидало из стороны в сторону. На голой, почерневшей от сажи груди Джонни болтался в сумасшедшем танце грязный медальон. До медальона ли сейчас? Все работали, и казалось, никому и в голову не приходит мысль: а что, если снаряд угодит в котел?

— Нас тут разорвет на куски, — сказал Том, не мудрствуя лукаво.

Но его тут же высмеяли:

— Какие куски? Костей не соберешь!

И тем временем продолжали работу.

— Полный вперед! — раздался приказ из переговорной трубы. Они уже не разговаривали. Мышцы напрягались до предела, дыбились на лопатах огромные кучи угля, шипел в топке огонь, поглощая все новые и новые порции горючего. Упруго и нервно метались взад-вперед стальные рычаги, и все машинное отделение содрогалось, будто огромное сердце в минуту смертельной опасности.

— Полный вперед!

Корабль несся, как безумец, качался, как пьяница, и плевался железом; кочегары не слышали уже даже собственных слов. У Джонни кружилась голова, болела рука, которую он обжег, ударившись о горячую железную стену. Котлы готовы были взорваться, жара и грохот становились невыносимыми.

В коридоре раздались торопливые шаги, один за другим защелкнулись какие-то большие замки, и послышался металлический лязг задраек, который можно было различить в любом шуме.

Кочегары молча глядели друг на друга. «Ну вот нас и заперли, — думал каждый из них, — теперь только бы пережить все это!» У Джонни нестерпимо болела рука, когда ее обдавало жаром горячих углей, и он старался побыстрей отдергивать лопату от топки, но надо было работать, работать непрестанно. В этой суматошной спешке кто-то из работавших рядом задел его острой лопатой по обожженной руке. Из нарыва, смешиваясь с сажей, потек гной, белая пленка пузыря повисла лохмотьями. Джонни глядел на руку, и постепенно до его сознания доходило, что шум вокруг становится все глуше, вспыхивали только отдельные отзвуки, а выстрелы доносились будто из погреба… или из-под воды… Внезапно он очнулся. Из переговорной трубы слышались резкие отрывистые фразы, смысл которых он не совсем понимал, какие-то понукания, энергичные команды… а рядом раздался голос Тома:

— Черт бы их всех побрал! Амба!