Чарльз Диккенс - Домби и сын

Эдиѳь не въ силахъ была взглянуть на него и послѣ минутнаго молчанія сказала:

— Но дѣло, за которымъ вы пришли…

— Эдиѳь, душа моя! — прервала ее Клеопатра, — что же это м-ръ Каркеръ все стоитъ. Садитесь, м-ръ Каркеръ.

Онъ ни слова не отвѣчалъ матери, но устремилъ взоръ на гордую дочь, какъ будто рѣшился сѣсть не иначе, какъ по ея приглашенію. Эдиѳь принуждена была сѣсть и слегка указала ему рукою на стулъ. Невозможно было сдѣлать жеста холодиѣе, надменнѣе, неуважительнѣе, но и на это она рѣшилась только по принужденію. Этого было довольно. Каркеръ сѣлъ.

— Позволено ли мнѣ будетъ, — сказалъ онъ, обращаясь къ м-съ Скьютонъ и выказывая ей рядъ бѣлыхъ зубовъ — (вы повѣрите мнѣ на слово, что я имѣю на это достаточныя причины), позволено ли мнѣ будетъ обратиться съ тѣмъ, что я имѣю сказать, къ м-съ Домби, и предоставить ей сообщить это потомъ вамъ, ея лучшему другу, разумѣется, послѣ м-ра Домби?

М-съ Скьютонъ хотѣла удалиться, но Эдиѳь остановила ее; Эдиѳь хотѣла было остановить и его и съ негодованіемъ приказала ему или говорить открыто, или молчать; но когда онъ проговорилъ вполголоса:

— Миссъ Флоренса, которая только что вышла отсюда…

Она позволила ему продолжать,

Эдиѳь обратила взоръ свой на нсго. И когда онъ, съ величайшею, впрочемъ, почтительностью, маклонился къ ней поближе и униженно оскалилъ зубы, она была, кажется, готова убить его на мѣстѣ.

— Обстоятельства поставили миссъ Флоренсу въ несчастное положеніе, — началъ онъ. — Мнѣ непріятно говорить объ этомъ вамъ, которая такъ привизана къ отцу ея, которая, естественно, принимаетъ къ сердцу каждое касающееся его слово.

Онъ говорилъ вообще тихо и внятно, но никакими словами не выразить, какъ тихо и, вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ внятно говорилъ онъ въ эту минуту, и всякій разъ, когда рѣчь касалась того же предмета.

— Но, какъ человѣкъ совершенно преданный м-ру Домби, какъ человѣкъ, жизнь котораго протекла въ благоговѣйномъ созерцаніи характера м-ра Домби, я могу сказать, не оскорбляя иѣжной привязаньюсти вашей къ супругу, что онъ, къ несчастью, почти не обращалъ вниманія на миссъ Флоренсу.

— Знаю, — отвѣчала Эдиѳь.

— Вы это знаете! — воскликиулъ Каркеръ, глубоко вздохнувши. — Ухъ! какъ гора съ плечъ свалилась! Надѣюсь, вамъ извѣстно тоже, что было причиною этой небрежности, изъ какого прекраснаго источника гордости, я хочу сказать, характера м-ра Домби…

— Оставимъ его и обратимся къ вашему дѣлу, — сказала Эдиѳь.

— Мнѣ очень жаль, — продолжалъ Каркеръ, — что я не могу оправдать м-ра Домби, ью судите обо мнѣ по себѣ, и вы простите мнѣ, что участіе къ нему завлекаетъ меня слишкомъ далеко.

Что за пытка для ея гордаго сердца — сидѣть лицомъ къ лицу съ этимъ человѣкомъ и выслушивать, какъ онъ навязываетъ ей ея ложную клятву передъ алтаремъ, какъ будто подчуетъ ее подонками густого яда, на которые она не можетъ смотрѣть безъ отвращенія, и которые не можетъ оттолкнуть прочь! какъ терзали ея душу стыдъ, гнѣвъ, угрызенія совѣсти! Она сіяла передъ нимъ во всемъ величіи гордой красоты, a въ душѣ чувствовала, что она пресмыкается y ногъ его!

— Миссъ Флоренса, — продолжалъ Каркеръ, — была предоставлена попеченію (если только это можно назвать попеченіемъ) наемныхъ слугъ, людей во всѣхъ отношеніяхъ ниже ея, она была лишена руководителя въ юныхъ лѣтахъ и, естественно, впала въ ошибки: забыла, въ нѣкоторой степени, свой санъ, привязалась къ человѣку безъ всякаго зыаченія, нѣкоемому Вальтеру, котораго теперь, къ счастью, уже нѣтъ на свѣтѣ, вступила въ сношенія съ моряками, людьми дурной репутаціи, и старымъ бѣглымъ банкротомъ.

— Всѣ эти обстоятельства мнѣ извѣстны, — сказала Эдиѳь, презрительно глядя на Каркера, — и извѣстно также, что вы ихъ извращаете. Впрочемъ, можетъ быть, онѣ вамъ не такъ извѣстны.

— Извините, — возразилъ Каркеръ, — я думаю, никто не знаетъ ихъ лучше меня! Ваше благородное, пламенное сердце, которое повелѣваетъ вамъ защищать вашего почтеннаго супруга, я уважаю это сердце, я благоговѣю передъ нимъ. Но что касается до этихъ обстоятельствъ (о нихъ-то собственно я и пришелъ поговорить съ вами), я знаю ихъ вѣрно, какъ человѣкъ, пользующійся довѣріемъ м-ра Домби; какъ другъ его, могу сказать, я совершенно убѣдился въ истинѣ того, что говорю. Принимая глубокое участіе во всемъ, что до него касается, и, если вамъ угодно, желая также доказать мое усердіе, я долго слѣдилъ за всѣмъ этимъ самъ и чрезъ другихъ, вѣрныхъ людей, и могу представить безчисленныя доказательства въ подтвержденіе моихъ словъ.

Она подняла свои глаза, не выше его рта, но даже и на зубахъ его могла, кажется, прочесть, что онъ имѣетъ средства надѣлать много зла.

— Извините, — продолжалъ онъ, — что я осмѣлился посовѣтоваться насчетъ этого съ вами. Это потому, что вы, какъ я замѣтилъ, принимаете большое участіе въ миссъ Флоренсѣ.

Чего онъ въ ней не замѣтилъ, чего не зналъ? Раздосадованная этою мыслью, она прикусила дрожащую губу и слегка кивнула головой въ знакъ согласія.

— Это участіе, трогательное доказательства, что все, близкое м-ру Домби, близко и вамъ, не позволяетъ мнѣ немедленно сообщить ему всѣ эги обстоятельства, которыя ему до сихъ поръ еще неизвѣстны. И признаюсь вамъ, это было бы для меня такъ непріятно, что я готовъ молчать, если только вы изъявите на это хотя малѣйшее желаніе.

Эдиѳь подняла голову, закинула ее назадъ и устремила на него мрачный взоръ. Онъ встрѣтилъ его самою любезною улыбкою и продолжалъ:

— Вы говорите, что я извращаю обстоятельства. Нѣтъ! Но положимъ, что я ихъ извращаю. Непріятное чувство, которое пробуждаетъ во мнѣ этотъ предметъ, проистекаетъ изъ того, что разоблаченіе этихъ связей и отношеній, со стороны миссъ Флоренсы совершенно невинныхъ, подѣйствуетъ на м-ра Домби, уже предубѣжденнаго противъ дочери, совершенно иначе. Онъ, вѣроятно, рѣшится (о чемъ уже, какъ мнѣ извѣстно, и подумывалъ) отдѣлить ее отъ семейства и удалить изъ дому. Будьте ко мнѣ снисходительны: вспомните мои близкія отношенія къ м-ру Домби, мое знаніе его сердца, мое къ нему уваженіе, почти съ самого дѣтства, и вы извините меня, что я осмѣливаюсь видѣть въ немъ недостатокъ, если еще можно назвать недостаткомъ возвышенную стойкость характера, корень которой держится въ благородной гордости и сознаніи могущества, которому всѣ мы должны покоряться, стойкость, которую нельзя переломить, какъ упорство въ другихъ натурахъ, и которая растетъ и крѣпнетъ съ каждымъ годомъ, съ каждымъ днемъ.

Даже и такой незначительный случай, какъ, напримѣръ, вчера вечеромъ, подтверждаетъ мои слова не хуже всякаго другого, поважнѣе. Домби и Сынъ не знаютъ ни часу, ни времени, ни мѣста; они ниспровергаютъ все. Впрочемъ, я радъ, что этотъ случай доставилъ мнѣ поводъ поговорить объ этомъ съ м-съ Домби, хотя онъ же навлекъ на меня ея минутное негодованіе. Меня тревожили всѣ эти обстоятельства, когда м-ръ Домби призвалъ меня въ Лемингтонъ. Я увидѣлъ васъ. Я не могъ не видѣть, въ какое отношеніе вступите вы скоро съ м-ромъ Домби, къ обоюдному вашему счастью, и я тогда же рѣшился обождать, пока вы вступите хозяйкой въ этотъ домъ, и поступить потомъ такъ, какъ поступилъ я теперь. Я чувствую, что не дѣлаю проступка передъ м-ромъ Домби, ввѣряя то, что знаю, вамъ; если двое живутъ однимъ сердцемъ, какъ вы съ вашимъ супругомъ, то одинъ — полный представитель другого. Слѣдовательно, вамъ ли, ему ли, сообщу я свѣдѣнія обо всѣхъ этихъ обстоятельствахъ, совѣсть моя равно спокойна. Васъ избралъ я по тѣмъ причинамъ, которыя уже имѣлъ честь изложить вамъ. Смѣю ли надѣяться, что откровенность моя принята, и что отвѣтственность съ меня снята?