Шолом Алейхем - Мой первый роман

Тот, кому приходилось сидеть голодным, укутавшись в рваный полушубок, и до поздней ночи зубрить при свете оплывшего огарка: именительный – белый свежий хлеб, родительный – белого свежего хлеба, дательный – белому свежему хлебу, – мечтая в это время о куске черного хлеба, которого и в помине нет; тот, кому довелось спать на жесткой скамье, подпирая голову кулаками, а лампа коптит, а ребенок плачет, а старуха ворчит; тот, кому случалось шлепать по грязи в драных сапогах – у одного каблук отвалился, у другого подметка болтается, хлюпает, и не знаешь, как от нее избавиться; тот, кто пытался заложить свои часы, а ломбард не хотел их принять, потому что они не из чистого серебра и механизм ломаного гроша не стоит; тот, кто был вынужден просить взаймы у приятеля, который, опустив руку в карман и достав оттуда кошелек, клянется, что у него нет ни гроша, – тот, кому все это довелось испытать, кто все это сам пережил, вероятно, поймет, как я себя почувствовал, когда получил должность, первую должность с двенадцатирублевым месячным окладом, на всем готовом.

Я не хочу утруждать вас рассказом о том, как я получил эту должность, и, думается мне, вы вовсе не обязаны знать, что у меня есть дядя, что у дяди есть тетя, что у тети есть знакомый, что у знакомого есть родственник, что у родственника – свояк, очень богатый, но простоватый человек, сельский житель. У свояка – единственный сын, для которого он ищет учителя по еврейскому, русскому и немецкому языкам и бухгалтерии, солидного, из приличной семьи, – с тем, чтобы учение обходилось недорого, по средствам. Я напряг все свои силы. Побежал к дяде и попросил его, чтобы он попросил тетю, чтобы она попросила знакомого, чтобы тот попросил родственника, чтобы родственник уговорил свояка – богатого человека – нанять именно меня, а не кого-либо другого, потому что в Мазеповке, кроме меня, есть и другие молодые люди, знающие еврейский, русский и немецкий языки и бухгалтерию, готовые поехать куда угодно ради куска хлеба. Не так-то скоро мой хозяин изъявил согласие нанять меня. Он долго раздумывал и решал: во-первых, нанимать ли ему учителя вообще, а во-вторых, если нанять, то меня или другого. Наконец, бог смилостивился – и он решил нанять учителя, и выбор его пал на меня, потому что знаниям, видите ли, он не придает большого значения. Знающих людей, – сказал мой хозяин, – что собак нерезаных. Главное для него, чтобы учитель был из приличной семьи, а так как я из приличной семьи, то он меня и нанял. Так сказал мне мой новый хозяин, но боюсь, что он, простите, соврал. Мои конкуренты были из не менее «приличных семей», чем я. В чем же дело? Только в протекции.

Да, велика и всемогуща сила протекции. И блажен тот, у кого есть дядя, а у дяди тетя, у которой есть знакомый, а у знакомого есть родственник, а у родственника – свояк, богатый человек, сельский житель, и у него единственный сын, для которого ищут учителя по еврейскому, русскому и немецкому языкам и бухгалтерии, солидного, из приличной семьи, – с тем, чтобы ученье обходилось недорого – по средствам.

Кто же мой хозяин? Чем занимался? Как он выглядел? Был ли он высокого, или низкого роста, толстый или худой, блондин или брюнет? Я думаю, вам нет надобности это знать. Как его звали? И это, кажется мне, не столь важно. Возможно, что он еще жив, и мне не совсем удобно называть его по имени. Позвольте мне лучше передать разговор, который мы вели с ним в первый раз, когда он усадил меня в свою карету – красивый экипаж, запряженный парой великолепных лошадей, – и угостил меня сигарой. Это была первая сигара за всю мою жизнь, и она-то погубила меня навеки.

– Стало быть, молодой человек, вы впервые выезжаете из города в деревню? – сказал он, посматривая на серый пепел своей черной сигары, – и думаете, вероятно, что деревня – это черт знает что такое и мы, деревенские люди, вкуса к хорошей жизни лишены. Однако вы будете, молодой человек, иметь удовольствие увидеть настоящую усадьбу сельского жителя-еврея, – дом со двором и садом, не дом, а дворец! Комнат и комнатушек всяких, скажу вам, молодой человек, не преувеличивая, – около двадцати. Что я говорю – двадцать, – более тридцати! Зачем мне столько комнат – сам не знаю. Разве лишь для гостей. Ко мне часто наезжают гости. Да что я говорю – часто? Каждую неделю, каждый день. Нет дня, когда бы не приезжал гость, а то и двое и трое. Да еще какие гости! Помещик, пристав, исправник, мировой судья… Со всеми я живу душа в душу. Сколько раз, бывало, подкатывает к моему крыльцу карета, запряженная четверкой. Спрашиваю – кто приехал? И мне отвечают: его превосходительство. Это значит – сам губернатор… Ну, ясно, нельзя же поступать по-свински, надо принять его как следует, предоставить ему самые большие комнаты, а также сад возле дома. А сад у меня – загляденье! Лес, а не сад. Посмотрели бы, какие у меня яблоки, груши, сливы! А виноград какой! У меня, слава богу, все свое. Наливка из собственной вишни, вино из собственного винограда, изюм собственный и даже рыба собственная из собственной реки. А рыба какая? Караси, карпы, лини, лещи – лещи вот такие! – Хозяин показывает мне величину рыбы, раздвинув широко руки, а я подаюсь немного в сторону, чтобы уступить место его лещам…

Он плетет и плетет свои выдумки-небылицы, а я все слушаю да слушаю, жадно ловя каждое его слово. Карета качается, как люлька, лошади, помахивая хвостами, бегут, бегут без удержу, и я не могу сказать вам точно: от покачивания ли в мягкой карете, от помахивания ли конских хвостов, от вранья ли хозяйского, но я начинаю дремать… Тихая летняя ночь… Легкий ветерок веет мне в лицо, я засыпаю и слышу во сне похрапывание моего хозяина.

Когда мы приехали на место, солнце уже стояло высоко в небе. Ясное оно было, ясное и чистое, светлое и радостное. Оно улыбалось мне и дружески приветствовало на новом месте.

На свете бывают разные лгуны. Есть лгуны, которых лгать никто не принуждает и никто за язык не тянет, но, как известно, язык без костей, вот он и мелет. Есть три категории завзятых лгунов: лгуны вчерашнего дня, лгуны сегодняшнего дня и лгуны завтрашнего дня. Лгун вчерашнего дня сказывает вам сказки и всяческие небылицы и клянется, что собственными глазами все видел – поди докажи, что он врет. Лгун сегодняшнего дня – это собственно не лгун, а хвастун.