Франц Кафка - Замок

И он снова двинулся вперед, но путь оказался неблизкий. Улица — та, по которой он шел, главная улица деревни, — вела вовсе не к замковой горе, но лишь по направлению к ней, а потом, почти у подножия, вдруг, как нарочно, уклонялась в сторону и, вроде бы не удаляясь от Замка, однако и не приближалась к нему. К. все ждал, когда дорога наконец повернет к Замку, собственно, только в ожидании этого поворота он шел и шел вперед, не решаясь — очевидно, вследствие усталости — сойти с дороги и дивясь про себя протяженности деревни, которая никак не кончалась: снова и снова тянулись по сторонам низенькие избенки, подернутые морозным узором окошки, снег, безлюдье, — пока наконец он не заставил себя сойти с дороги, чья накатанная колея держала его словно привязью, и его принял в свое русло узенький переулок, где снег, однако, оказался еще глубже и вытаскивать ноги из вязких сугробов было еще трудней, так что К. сразу прошиб пот, он вдруг встал и понял, что дальше идти просто не в силах.

Но ведь он не в чистом поле, вон, справа и слева крестьянские избы, он скатал снежок и запустил в окошко. Тотчас отворилась дверь — первая открывшаяся дверь за все время, что он шел по деревне, — и на пороге, склонив голову чуть набок, показался старик крестьянин в коричневом полушубке, немощный с виду, с приветливым лицом.

— Можно мне зайти ненадолго? — попросил К. — Я очень устал.

Он не расслышал, что говорят ему в ответ, только с благодарным облегчением увидел у ног услужливо подсунутую кем-то доску, по которой и выбрался из сугроба; несколько шагов — и К. уже стоял в горнице.

Тут, однако, было хоть и просторно, но сумрачно. Поначалу, войдя со свету, ничего нельзя было разобрать. К. пошатнулся, наткнулся на корыто, женская рука мягко его поддержала и отвела в сторону. Где-то в углу галдели дети. В другом углу клубился пар, превращая полумрак в полную тьму; К. почудилось, что он стоит в облаках.

— Да он пьяный, — сказал кто-то.

— Кто вы такой? — почти выкрикнул чей-то властный голос, а потом, обращаясь, очевидно, к старику, тем же тоном спросил: — Зачем ты впустил его? Так и будем всякого с улицы пускать?

— Я графский землемер, — сообщил К., торопясь оправдаться перед все еще незримым вопрошателем.

— Ах, так это землемер, — проронил женский голос, и воцарилась тишина.

— Вы меня знаете? — спросил К.

— Да уж конечно, — бросил тот же голос. Похоже, про К. и вправду знали, только это вовсе не говорило в его пользу.

Пар между тем рассеялся, и К. огляделся. Видимо, сегодня тут был банный день. Неподалеку от двери стирали белье. Но пар валил из другого угла, где в деревянной лохани — таких огромных, чуть ли не с две кровати величиной, К. еще не видывал, — смутно различимые в пелене пара, мылись двое мужиков. Но еще неожиданнее — хотя в чем тут, собственно, неожиданность, было не вполне ясно — оказался правый угол. Из оконного проема, единственного в торцевой стене, в горницу падал белесый, снежный свет, придавая мягкое шелковистое мерцание платью женщины, что глубоко в углу, в полном изнеможении, почти лежала в высоком кресле. На груди у женщины покоился младенец. Вокруг нее тоже играли дети, причем сразу видно — крестьянские, тогда как сама она, казалось, совсем из другого теста, похоже, усталость и болезнь способны придавать утонченный вид даже крестьянам.

— Садитесь, — буркнул один из мужиков, бородатый, с обвислыми усами, под которыми чернела дырка постоянно открытого, тяжело отдувающегося рта, и, выбросив руку над краем лохани, — было что-то нелепо жутковатое в этом жесте, ибо рука двигалась как будто сама по себе, — указал на сундук, теплыми каплями обрызгав при этом К. все лицо.

На сундуке в дремотной задумчивости сидел старик, тот самый, что впустил К. Радуясь возможности наконец присесть, К. с благодарностью опустился на сундук. Все тут же о нем забыли. Женщина у корыта, белокурая, пышнотелая молодуха, тихо напевала за работой, мужики, тяжело ворочаясь, плюхались и барахтались в лохани, дети норовили приблизиться к ним, но мощные всплески брызг, щедро обдававшие, кстати, и К., заставляли их отпрыгивать назад, женщина в кресле по-прежнему лежала как неживая, даже на младенца у себя на груди не смотрела, устремив остановившийся взгляд куда-то вверх.

К., должно быть, довольно долго созерцал эту прекрасную в своей скорбной неподвижности картину, но потом, судя по всему, заснул, ибо когда очнулся от чьего-то громкого окрика, оказалось, что голова его лежит на плече у старика. Мужики закончили мытье в лохани, где теперь под присмотром белокурой прачки бултыхались дети, и стояли перед К. одетые. Тут выяснилось, что бородач, пусть он и горластый, вовсе из них не главный. Второй — хоть и ростом не выше и не с такой окладистой бородой, молчун и тугодум с виду, коренастый, крепко сбитый и лицо, под стать фигуре, широкое — исподлобья смотрел на К.

— Господин землемер, — вымолвил он, — нельзя вам тут оставаться. Уж извините за неучтивость.

— Да не собираюсь я оставаться, — возразил К. — Просто хотел передохнуть немного. Теперь вот отдохнул и пойду.

— Вы, должно быть, удивляетесь такому обхождению, — продолжал коренастый. — Только гостеприимство у нас не в обычае, нам гости ни к чему.

Освеженный коротким сном, К. теперь яснее воспринимал окружающее и даже обрадовался откровенным словам мужика. Он и двигался посвободнее, по-хозяйски потыкал палкой там и сям, подошел и к женщине в кресле; ему казалось, что он крупнее всех в этой комнате.

— И правда, — подхватил К., — к чему вам гости. Но иной гость может и пригодиться, например я, землемер.

— Этого я не знаю, — протянул коренастый. — Коли вас позвали, значит, наверно, есть в вас нужда, и тогда вы, должно быть, исключение, но мы-то люди маленькие и живем по правилам, вы уж не обессудьте.

— Да нет, нет, — заверил К., — я, напротив, только благодарен вам лично и всем тут. — И, неожиданно для всех, К., совершив чуть ли не антраша, резко перевернулся и оказался лицом к лицу с той женщиной. Она смотрела на К. усталыми голубыми глазами, лоб наполовину прикрыт прозрачной шелковой косынкой, на груди спящий младенец.

— Кто ты? — спросил К.

С пренебрежением, которое неясно к кому относилось — то ли к К., то ли к собственным словам, — она бросила в ответ:

— Служанка из Замка.

Все это продолжалось лишь мгновение, ибо в ту же секунду оба мужика подхватили К. под локти и, будто все средства словесного убеждения окончательно исчерпаны, молча, зато уж изо всех сил потащили к дверям. Старик при этом радовался, как младенец, и хлопал в ладоши. Да и прачка, все еще при детях, которые вдруг заорали как оглашенные, тоже рассмеялась.

В итоге К. опять очутился на улице под снегом, хотя вокруг стало как будто посветлее; мужики с порога следили за ним. Видно, устав ждать, бородач крикнул: