Ирина Млечина - Предисловие к сборнику Винтерспельт. Отец убийцы. Рассказы

* * *

Осталось упомянуть еще одно публицистическое сочинение Андерша, раскрывающее его интерес к Советскому Союзу, советской литературе. Эссе «Открытое письмо советскому писателю, касающееся того, что устарело» адресовано Симонову и написано после возвращения Андерша из Москвы, где он побывал в октябре 1975 г. как участник международной встречи писателей на тему «Вторая мировая война и литература».

С разговора об этой поездке и началась наша беседа с Андершем во Фрайбурге. «Вы не бывали в России? — спросил Андерш Ленца и тут же добавил: — Поезжайте непременно, очень советую. Там доброжелательные, гостеприимные люди. А уж русский лес в октябре — непередаваемая красота». (В письме Симонову он говорит о «невыразимом золоте октябрьского леса под Бородино».) Рассказывая о поездке, сдержанный Андерш употреблял самые эмоциональные эпитеты: «сказочно», «захватывающе»… И позже, когда мы говорили о романе «Винтерспельт», он вспоминал Москву, Одессу, встречи с людьми, покорившими его своей душевной щедростью. Андерш очень хотел приехать снова…

В «Открытом письме» он рассказывает, как обрадовался приглашению и как в то же время испытывал смущение и растерянность при мысли, что его приглашают люди, о которых он «ровным счетом ничего не знает». Он вдруг понял, что почти не имеет представления о советской литературе, и ощутил «тяжесть своего незнания». Он пишет о том, что после двенадцати лет нацистского господства — периода духовной изоляции и разрыва связей с мировой культурой, — при всем стремлении передовой интеллигенции ФРГ наверстать упущенное, советская литература для западных немцев продолжала оставаться «неизведанной землей». В 60-е годы книги «авторов из России» стали постепенно издаваться, но отбор их нередко был тенденциозен, а тиражи незначительны. Литературная мода заметно диктовалась потребностями «холодной войны», и средства массовой информации, в значительной мере определяющие судьбу книг, игнорировали тех советских писателей, из творчества которых нельзя было извлечь спекулятивного политического капитала.

Прочитав «Живых и мертвых» Симонова, Андерш обнаружил, что Синцов, Маша и другие-для него «вовсе не чужие люди», что это «гуманистические герои», знакомые и близкие ему не меньше, чем герои Гёте и Толстого. И вся «история отчуждения», целенаправленно укореняемого в сознании западных немцев стратегами «холодной войны», показалась ему чем-то безнадежно устаревшим, изжившим себя и, собственно говоря, смешным. О том, что «безнадежно устарело», он и говорит в письме к своему советскому коллеге.

Так началась дружба этих двух писателей, которым было что сказать друг другу и людям. Симонов ответил Андершу; он соглашался с ним в главном: в мысли о необходимости лучше знать и понимать друг друга. Он рассказывал в своем письме, что на писательской встрече, где обсуждалась «сложная и драматическая тема»-уроки второй мировой войны и долг писателя, — Андерш вызвал всеобщее уважение бесстрашием своего взгляда на «трагическое прошлое».

На этом переписка не оборвалась, хотя ей и не суждено было оказаться длительной. В августе 1978 года Симонов послал Андершу письмо, в котором с большой теплотой отзывался о романе «Винтерспельт», появившемся на русском языке. Андерш благодарил в ответном письме за внимательный, тонкий и глубокий разбор романа, рассказывал, какой постыдной травле подвергся за эту переписку со стороны неофашистской прессы…

Симонов и Андерш, участвовавшие в войне по разные стороны линии фронта и писавшие о ней очень по-разному, считали необходимым напоминать об уроках войны и об ответственности за будущее. Сейчас, с дистанции времени, их диалог предстает как духовное завещание, обращенное к последующим поколениям, как непримиримое осуждение войны, напоминание о важности добрососедства, как призыв к гуманности, к миру на земле.