Эрнст Гофман - Двойник

- Негодяи! - закричал князь голосом разъяренного льва. - Собаки! Какой дьявол принес вас сюда! Что вам надо?

Можно себе представить, в каком ужасе оба разъяренные борца вскочили с земли и, подобно несчастным, осужденным грешникам, предстали перед гневным князем, дрожа, трясясь, и не в силах произнести ни одного слова и ни одного звука.

- Вон! - вскричал князь. - Вон отсюда! Я прикажу отодрать вас кнутом, если вы останетесь здесь еще хоть секунду!

Тогда высокий упал перед князем на колени и возопил, полный отчаяния:

- Светлейший князь!.. Милостивый повелитель... Справедливость... Кровь за кровь!

Слово "справедливость" было одним из немногих, которое достигло ушей князя. Он устремил на просителя пристальный взгляд и сказал уже спокойнее:

- В чем дело? Говорите, но воздерживайтесь от всяких глупостей слов и будьте кратки.

Может быть, благосклонный читатель уже догадался, что храбрые бойцы были не кто иные, как славные хозяева "Золотого козла" и "Серебряного барана" из Гогенфлю. Раздражение их друг против друга постоянно возрастало, и так как городской совет не мог примирить их, то они пришли к безумному решению принести самому князю жалобы на все обиды, которые каждый числил за своим конкурентом. Случайно получилось, что оба они вошли в одно время через наружные ворота парка, отворенные им простоватым садовником. Для удобства мы будем обозначать теперь их названиями вывесок гостиниц.

Итак, "Золотой козел", поощренный более милостивым вопросом князя, хотел было приступить к изложению своих жалоб, как вдруг, быть может, вследствие полученных им побоев, задохнулся таким ужасным, удушающим кашлем, что не мог произнести ни слова.

Этим прискорбным случаем тотчас воспользовался "Серебряный баран" и изложил князю весьма красноречиво все обиды, какие причинял ему "Золотой козел", переманивший к себе всех посетителей, принимая в гостинице всевозможных плутов, шарлатанов, фокусников и тому подобный сброд. Он описал затем прорицательницу с ее вороном, рассказал о ее низком ремесле, о предсказаниях, которыми она морочила публику. Последнее обстоятельство явно заинтересовало князя. Он приказал описать наружность женщины от головы до пят и спросил, когда она появилась и где живет. "Баран" выразил мнение, что женщина эта была только лживой полупомешанной цыганкой, которую городскому совету Гогенфлю давно бы следовало арестовать.

Князь устремил сверкающий проницательный взгляд на бедного "Барана", и он тотчас же, как будто ослепленный блеском солнца, принялся неудержимо чихать.

Этим, в свою очередь, воспользовался "Золотой козел", который тем временем справился с кашлем и только выжидал момента, когда "Баран" прервет свою речь. "Козел" объяснил в сладких и кротких словах, что все, что говорил "Баран" о приеме им низкого, подлежащего преследованию полиции сброда, была черная клевета. Напротив, "Козел" принялся превозносить прорицательницу: он сказал, что самые почтенные и знатные господа, величайшие умы Гогенфлю, которых он имел честь ежедневно принимать за своим столом, отзывались о ней как о сверхъестественном существе и считали ее даже за искуснейшую ясновидящую. Между тем у "Серебряного барана" дела шли очень печально. "Серебряный баран" переманил от него одного вежливого, красивого молодого господина, когда он вернулся в Гогенфлю, и на следующую же ночь этот господин подвергся в своей комнате нападению убийц, был ранен пистолетным выстрелом и теперь лежит в безнадежном положении.

Тут "Серебряный баран" забыл в ярости всякую осторожность, всякую почтительность перед князем и закричал, что тот, кто утверждает, будто молодой Георг Габерланд подвергся нападению и был ранен в его комнате, последний из негодяев и мерзавцев, каких только водили в кандалах по улицам. Напротив, полиция Гогенфлю доказала, что в ту же ночь Габерланд выходил через Нейдорфские ворота, что там ему встретилась карета, из которой раздался женский голос: "Спаси Натали!", и что молодой человек вскочил в карету.

- Кто же была эта женщина в карете? - спросил князь строгим голосом.

- Говорят, - начал было "Золотой козел", желая снова вмешаться в разговор, - говорят, что прорицательница...

Но речь застряла в горле "Золотого козла" под гневным взглядом князя, а когда он закричал грозным голосом: "Ну, что же дальше?", - "Серебряный баран", стоявшей вне пределов взглядов князя, продолжал, заикаясь:

- Да, в карете были прорицательница и художник Георг Габерланд... Он получил рану в лесу - это знает весь город... Его подняли в лесу и принесли ко мне рано утром... Он и теперь лежит у меня... Он, наверное, выздоровеет, потому что у меня прекрасный уход, и чужестранец... граф... да, граф Гектор фон Целис...

- Что? Кто? - вскричал князь так, что "Серебряный баран" отступил на два шага. - Довольно, - сказал затем князь суровым, повелительным тоном. Довольно! Убирайтесь отсюда немедленно вон! У того будет больше посетителей, кто лучше сумеет их принять. И чтобы я больше не слышал о каких бы то ни было несогласиях между вами, иначе я прикажу городскому совету сорвать вывески с ваших домов, а вас самих изгнать за пределы Гогенфлю!

После этого краткого энергичного внушения князь повернулся к ним спиной и вскоре исчез в роще.

Гнев князя успокоил взволнованных соперников. Сокрушенные до глубины души горестно взглянули друг на друга "Серебряный баран" и "Золотой козел", и слезы градом полились из их глаз. Одновременно воскликнув: "О милый кум!", - бросились они друг другу в объятия. "Золотой козел" крепко обнял "Серебряного барана", и оба недавние соперника проливали горючие слезы на траву, тихо рыдая от горя на груди друг у друга. Это была трогательная картина!

Впрочем, эта патетическая сцена, по-видимому, не особенно понравилась двум поспешившим сюда же княжеским егерям, которые без долгих рассуждений взяли за шиворот "Серебряного барана" и "Золотого козла" и грубо вытолкали их взашей за ворота парка.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Долго, долго я скитался

По полям и по лугам...

Но мечте зачем вверялся?

Ей обманут, предавался

Я отчаянья слезам.

Ах, пройдут ли эти муки,

Что в груди моей живут:

Горечь слез, тоска разлуки,

Иль ко мне веселья звуки

Никогда не снизойдут?

Жить могу ли в ожиданьи,

Что взойдет моя звезда?

Иль напрасны все мечтанья,

И само шепнет страданье,

Где найду ее, когда?

Только ею восхищенный,

Лишь для ней хочу я жить...

И увы! - лишь в грезе сонной

На нее свой лик влюбленный

Суждено мне устремить.

Прочь бегут ночные тени

И уносят милый сон...

Я опять в стране мучений,

Где и друга утешений,

Как бальзама, я лишен.

Эту песню, сочиненную художником Георгом Габерландом, тихо пел про себя его друг гравер Бертольд, лежа на пригорке под деревом и срисовывая в свой альбом эскизов часть деревни, видневшейся ему в глубине долины.