Эрнст Гофман - Разбойники

— Вы думаете, что я расстроена? Святая Дева! Да разве можно настраивать сломанный инструмент? Теперь, — продолжала она спокойнее, — думайте что хотите; я не хочу пить, потому что вино меня горячит, а сверх того, я считаю совершенно бессмысленным пить за так называемое здоровье лиц, с которыми не имеешь ничего общего, хотя это и принято делать из пустой вежливости.

— В таком случае — возразил Виллибальд, — позвольте нам выпить за то, что мы глубоко и неизгладимо носим в нашем сердце.

Щеки графини при этих словах внезапно покрылись краской, мрачный огонь блеснул в ее глазах; она схватила стакан и, чокнувшись с Виллибальдом, выпила его залпом. Граф Франц, сидевший наискось от них и не сводивший с них глаз, также схватил свой стакан, выпил его и с такой силой ударил им по столу, что стакан со звоном разбился вдребезги.

Пораженные этой выходкой, все смолки. Старый граф опустил голову и предался каким-то грустным воспоминаниям. Друзья обменивались значительными взглядами, чувствуя, что не в силах успешно продолжать разговор, прерванный невольным вмешательством в чужую тайну. Тогда заговорил священник, и хотя с виду он казался очень серьезным, однако, умел искусно и совершенно неожиданно вплетать в свою речь необыкновенно смешные замечания. Хирург, единственный из всех не заметивший, что произошло, и только боязливо озиравшийся, как бы спрашивая, почему все замолчали, теперь неудержимо смеялся. Он несколько раз тыкал носом себе в тарелку и, наконец, кончил тем, что сказал: «Простите, ваше превосходительство, но я не могу удержаться. Полное воздержание от смеха вредно для легких. Нельзя удержаться вполне; необходимо дать выход хотя некоторой части смеха». Старый граф тоже как будто проснулся от глубокого сна, взглянул на багровое лицо хирурга и разразился громким смехом. Разговор снова завязался; но оживление было уже искусственным, поддерживалось с трудом, и друзья вздохнули свободнее, когда обед кончился. Графиня Амалия тотчас ушла из-за стола, и все, за исключением хирурга, почувствовали, что с них сняли какую-то тяжесть.

Даже граф Франц развеселился. Когда старый граф ушел в свою комнату отдохнуть, он пошел прогуляться с друзьями до парку.

— В самом деле, — сказал он во время разговора, обращаясь к Виллибальду шутливым тоном, но уже без горечи, — в самом деле, мой отец не достаточно расхвалил мне ваши общественные таланты. Вам удалось нечто, что вам самому, вероятно, не кажется таким трудным и что я, напротив того, считаю совершенно необыкновенным. Вам удалось довести графиню до того, что она заговорила с вами, совсем чужим для нее человеком, которого она видела в первый раз. Мало того, она, по вашему приглашению, забыв всякую девическую стыдливость, выпила залпом полный стакан вина. Если бы вы знали все странности нашей графини так же хорошо, как я, вы бы не удивились, если бы я, с вашего позволения, принял вас за колдуна.

— Я надеюсь, однако, — возразил смеясь Виллибальд, — что за колдуна самого безобидного рода, который пускает в ход свою волшебную палочку лишь для того, чтобы вызывать в жизни только светлое и радостное.

Опасаясь уязвить ревность графа, друзья не углублялись более в этот вопрос, переменили разговор и более не упоминали о графине и ее странностях.

Когда вечером друзья после веселого, почти роскошно проведенного дня остались одни в своей комнате, Гартман сказал:

— Скажи, Виллибальд, не чувствуешь ли ты себя в этом замке как-то по-особенному?

— Я не заметил ничего такого, — ответил Виллибальд. — Напротив, все в замке мне кажется весьма простым, и я не вижу ничего таинственного в речах молодого человека. Молодой граф влюблен в графиню, которая его не переносит, а старый граф, желая их свадьбы, огорчается этим и не знает, что предпринять, чтобы уладить дело. Вот и все!

— Нет-нет, — вскричал Гартман. — Совсем не все! Разве ты не понял, что мы попали как раз к шиллеровским «Разбойникам». Место действия — старый богемский замок; значит, декорация соответствует трагедии. Действующие лица: Максимилиан, владетельный граф; его сын Франц; его племянница Амалия. Ну а Карл, вероятно, состоит атаманом разбойников, которые на нас напали. Я очень рад, что наконец-то в действительной жизни вижу приключение, давшее сюжет для трагедии Шиллера. Теперь я могу узнать на деле, что станется с Карлом Моором, убьют ли его швейцарцы, или он отдастся в руки правосудия. Интересно только знать, допустим ли мы, в качестве случайно присутствующего хора, графу Францу запереть старого отца в башню, возвышающуюся, как ты можешь видеть, в конце парка; особенно, когда у нас нет ворона Германа, который бы приносил ему пищу.

Виллибальд посмеялся над нелепыми фантазиями Гартмана; но заметил, что в самом деле, по странной игре случая, все главные действующие лица в замке носят имена героев трагедии и недостает разве только Германа и старого Даниэля.

— Кто знает, — возразил Гартман, — может быть, завтра оба они появятся на сцену. Что же касается главного героя драмы, то хотя его нет в замке, но мне так и кажется, что вот войдет странно одетый человек с загорелым диким лицом и воскликнет сентиментально: «Амалия! Ты плачешь?»

Друзья принялись соображать, каким бы образом все это могло случиться, и всячески изощрялись в придумывании пародий на великую, но страшную трагедию, даже улегшись в постели, так что начало рассветать, когда они наконец уснули.

На другой день оказалось, что у графини Амалии болела голова, и она не выходила из своей комнаты. Граф Франц зато был очень весел и совсем не имел своего вчерашнего вида; у старого графа тоже точно гора свалилась с плеч.

Таким образом, разговор за обеденным столом велся свободно, беззаботно и живо, и ничто не нарушало этого настроения. Когда после обеда было разлито в стаканы старое крепкое вино, старый граф спросил у друзей, приходилось ли им пить подобное вино в Берлине. Гартман сказал на это, что, насколько он помнит, такого вина ему не приходилось пить, но что на одном празднике его угощали как-то старым рейнвейном, который, по его мнению, превосходил все вина, какие ему случалось пробовать до этого вина.

— Ну-ну, — вскричал старый граф, причем его лицо просияло от радости. — Ну-ну, посмотрим, на что годится мой погреб… Даниэль! — позвал он одного из слуг. — Даниэль, принеси две бутылки столетнего рейнвейна и хрустальные бокалы.

Можно себе представить, что друзья почувствовали себя как-то странно при этом имени. Вскоре вошел старый, совсем седой слуга со сгорбленной спиной. Он принес вино и бокалы. Друзья не могли отвести глаз от этого слуги. Гартман взглянул многозначительно на Виллибальда, как будто желая сказать: «Ну, не был ли я прав?» У Виллибальда вырвались слова: «В самом деле, это очень замечательно!»