Франц Кафка - Процесс

— Весьма благодарен! Но, к сожалению, в воскресенье у меня не будет времени, на воскресенье я уже договорился.

— Жаль, — сказал заместитель директора, поднимая трубку: у него в этот момент как раз наладилась связь.

Телефонный разговор длился довольно долго, но К., пребывая в рассеянности, все время оставался стоять возле аппарата. Только когда заместитель директора опустил трубку, К. вздрогнул и сказал, просто чтобы как-то объяснить, почему так неуместно стоит именно тут:

— Мне должны сейчас позвонить, я должен пойти в одно место, но мне забыли сказать, когда.

— Так переспросите, — сказал заместитель директора.

— Это не так важно, — сказал К., еще больше дискредитируя этим свое предыдущее, и без того уже неубедительное объяснение.

Заместитель директора, уже уходя, затронул еще кое-что, и К. заставил себя откликнуться, но думал главным образом о том, что в воскресенье лучше всего прийти туда часов в девять утра, поскольку в будние дни все суды начинают работу в это время.

В воскресенье погода была хмурая, а К. был очень утомлен; накануне, ввиду некоего торжественного события, отмечавшегося в кругу завсегдатаев одного кабачка, он засиделся там до поздней ночи и теперь почти что проспал. В спешке, не имея времени подумать и подытожить все те разнообразные планы, которые он составлял на протяжении недели, он оделся и побежал, не позавтракав, в назначенное ему предместье. По дороге, хотя у него не было лишнего времени оглядываться по сторонам, он, как ни странно, встретил всех троих причастных к его делу клерков: Лобноместера, Покатульриха и Трубанера. Первых двое ехали в трамвае, который пересек К. дорогу, а Трубанер сидел на террасе кафетерия и, как раз когда К. проходил мимо, нагнулся, заинтересовавшись оградкой. Все они, наверное, провожали его взглядами и с удивлением спрашивали себя, куда это так бежит их начальник. Ехать К. не хотел из какого-то упрямства, в этом его деле ему была противна любая, даже мельчайшая посторонняя помощь; не хотел он и ни к кому обращаться, тем самым как-то, пусть даже отдаленнейшим образом, посвящая кого-то в это дело, да и, наконец, у него не было ни малейшего желания унижать себя перед следственной комиссией чрезмерно строгой пунктуальностью. И если он теперь все-таки бежал, то только для того, чтобы, по возможности, прибыть на место около девяти часов, хотя он даже и не был вызван на какой-то определенный час.

Он полагал, что уже на расстоянии — по каким-то признакам, которые он сам не вполне точно представлял себе, или по какому-то особенному движению перед входом, — что уже издалека узнает этот дом. Однако на Юлиевой улице, на которой этот дом должен был находиться и в начале которой К. на мгновение остановился, по обеим сторонам стояли почти однотипные высокие серые доходные дома; здесь жила беднота. Сейчас, в воскресное утро, эта жизнь выплескивалась почти из всех окон. Мужчины в домашних рубашках курили, лежа на подоконниках, или осторожно и нежно держали топтавшихся на краю окна маленьких детей. В других окнах были горой навалены тюфяки, над которыми временами появлялась на мгновение растрепанная женская голова. Из окон через улочку перекликались, один из таких окликов вызвал большой смех как раз над головой К. Вдоль длинной улицы были равномерно распределены продуктовые лавочки; они располагались ниже уровня мостовой, и к ним вели короткие лестничные марши. Женщины сновали по лестницам или стояли на ступеньках и разговаривали. Какой-то торговец фруктами, предлагавший свой товар раскрытым окнам и столь же невнимательный, как и К., едва не сшиб его своей тележкой. И как раз заиграл, издавая убийственные звуки, граммофон, отслуживший свой век в кварталах получше.

К. входил в эту улочку медленно, так, словно у него теперь было время, или так, словно следователь наблюдал за ним из какого-то окна и, таким образом, знал, что К. уже прибыл. На часах было девять с минутами. Нужный дом оказался довольно далеко; он производил почти необыкновенное впечатление своей протяженностью и, в особенности, шириной и высотой своих ворот. Они были явно предназначены для подвоза больших грузов к разнообразным, в данный момент закрытым, складам, заполнявшим пространство большого двора и украшенным вывесками фирм; некоторые из них были К. знакомы по банковским делам. Желая, вопреки своей всегдашней привычке, подробнее ознакомиться со всеми внешними деталями, К. и при входе в этот двор тоже на некоторое время остановился. Неподалеку от него сидел на ящике человек с босыми ногами и читал газету. Двое ребятишек качались на ручной тележке, как на качелях. Возле колонки стояла худенькая молодая девушка в ночной кофте и, пока вода лилась в ее кувшин, смотрела на К. В углу двора между двумя окнами натягивали веревку, на которой уже было повешено предназначенное к просушке белье. Внизу стоял мужчина и, покрикивая, руководил работой.

К. повернулся к лестнице, собираясь подняться в комнату следователя, но затем вновь остановился, так как, помимо этой лестницы, во дворе было еще три подъезда, а кроме того, в конце двора как будто виднелся еще и узкий проход, ведущий во второй двор. Он разозлился, что ему не описали подробнее расположение комнаты следователя, все-таки с какой удивительной небрежностью — или равнодушием — с ним обращаются; он решил, что надо будет очень громко и определенно это констатировать. В конце концов он все-таки поднялся по этой лестнице, мысленно проигрывая в воспоминаниях монолог охранника Виллема о том, что вина притягивает суд, из чего, собственно говоря, вытекало, что к комнате следователя должна вести та лестница, которую К. выбрал наугад.

Поднимаясь, он потревожил множество детей, которые играли на лестнице и, пока он проходил сквозь их строй, зло смотрели на него. В следующий раз, когда мне придется сюда идти, сказал он себе, надо будет взять с собой конфет, чтобы прикормить их, — или палку, чтобы отлупить. Перед площадкой второго этажа он даже должен был задержаться, ожидая, пока завершит свой полет пуля из игрушечного ружья, при этом два маленьких мальчугана с замысловатыми лицами взрослых босяков держали его за штаны; если бы он захотел их стряхнуть, ему пришлось бы им поддать, а он боялся их крика.

Собственно поиски начались на втором этаже. Поскольку расспрашивать о следственной комиссии он ведь не мог, то он придумал столяра Ланца — это имя само всплыло у него в голове: так звали капитана, племянника фрау Грубах, — и собирался теперь во всех квартирах спрашивать, не живет ли тут столяр Ланц, получая таким образом возможность заглядывать в комнаты. Но оказалось, что это, как правило, можно было сделать непосредственно, так как почти все двери были раскрыты и через них туда и сюда бегали дети. Комнаты большей частью были с одним окном, жили тесно, тут же и готовили. Многие женщины держали на одной руке грудного ребенка, а другой, свободной, орудовали на плите. Прилежнее всех были сновавшие взад и вперед девочки-подростки, одетые, казалось, в одни только передники. Кровати во всех комнатах еще были в употреблении, в них лежали больные, или те, кто еще спал, или те, кто растянулся на них в одежде. Если двери в квартиру были закрыты, К. стучался и спрашивал, не здесь ли живет столяр Ланц. Открывала, как правило, женщина; она выслушивала вопрос и обращалась в комнату к кому-то, кто приподнимался в кровати.