Джеймс Джонс - Отныне и вовек

По ступенькам заднего крыльца она спустилась во двор, прошла под раскидистыми старыми деревьями и прямо из их тени нырнула в яркий солнечный свет, затопивший Вайанайе-авеню. День был действительно прекрасный, и его ленивое летнее великолепие наполняло ее радостным трепетом. Она пошла по Вайанайе. До чего все-таки прекрасное место Скофилдский гарнизон! На ромбах бейсбольных площадок в обложенных мешками с песком орудийных окопах были установлены зенитки, солдаты рыли бомбоубежища, и повсюду темнели кучи свежей земли. Но даже это было прекрасно. Все вокруг было прекрасно. Все было настолько прекрасно, что она и в самом деле поверила, будто сумеет навсегда удержать это ощущение радости — надо только не терять чувства меры, все точно рассчитывать и наслаждаться каждой крохой счастья, не позволяя себе жадничать.

Вчера вечером перед приходом Милта она читала про философию счастья у Стендаля. Стендаль руководствовался отнюдь не этическими нормами, его философия была весьма материалистической. Многих такой подход, вероятно, покоробит. Суть его философии в том, что надо рационально строить и заранее планировать свою жизнь, только тогда она будет по-настоящему интересной, полнокровной и счастливой. И, что самое главное, этот Стендаль удивительно верно понял, насколько важны горе и страдания для достижения полного счастья. Прежде она об этом не думала, как не думала, что можно создать целое философское учение с единственной целью сделать жизнь счастливой.

Больше она никогда никого не полюбит, она это чувствовала. Но если кончилась любовь, это еще не значит, что жизнь тоже должна кончиться.

Как все это прекрасно, думала она, шагая по Вайанайе-авеню, эти зенитки, эти кучи земли! И вдруг заплакала.

Офицер оперативного отряда штаба… — и бригады майор Хомс после того, как его жена вышла из его дома, долго сидел в своей кухне, предаваясь тяжелым раздумьям. Потом тяжело встал, открыл свой холодильник и сделал себе два сэндвича с отварным мясом и горчицей. Вместо кофе он выпил молока.

Составил посуду в мойку, положил остатки мяса назад в холодильник И смахнул со стола крошки. Вымыл посуду, вытер ее, убрал в шкаф. Вытряхнул набитую окурками пепельницу, вымыл ее и вытер. Когда никаких дел не осталось, сел за стол и закурил.

Сигарета была такой же невкусной, как сэндвичи и холодное молоко. Майор Хомс терпеть не мог холодное молоко; и он не умел готовить. Зря дал прислуге выходной, пожалел он. Как только Карен с сыном уедут, он будет ходить в офицерскую столовую для холостяков. До шестого января осталось недолго, всего две недели.

Не докурив сигарету, он раздавил ее в вымытой пепельнице, встал из-за своего кухонного стола, стремительно сбежал по ступенькам своего крыльца и торопливо зашагал прочь, подальше от своего дома. Его сын еще не вернулся из школы домой, а он уже снова оградил себя от всех напастей стенами своего кабинета.

Шестого января Милт Тербер взял увольнительную и поехал в город. Мейлон Старк поехал вместе с ним.

В этот день солдаты Гавайской дивизии получили увольнительные в первый раз за все время после Перл-Харбора, и в десять часов утра со всех позиций девяностомильного кольца круговой обороны толпы хорошо поддавших мужчин с дикими воплями устремились к Гонолулу, перед барами и публичными домами начали выстраиваться длинные очереди, но вскоре все перемешалось, и те, кто рвался в «Нью-Конгресс», неожиданно для себя оказались в баре ресторана «У-Фа». Так продолжалось до самого комендантского часа. Этот день и два следующих словно слились в непрерывный загульный праздник. Ни один гонолульский бармен не забудет эти дни. На всю жизнь запомнят их и многие тогдашние хозяйки борделей. И даже некоторые вполне респектабельные люди вспоминают их до сих пор.

В приказе четко оговаривалось, что из каждой части можно одновременно отпустить в увольнение не более трети личного состава. Для дислоцированной на побережье седьмой роты распределение увольнительных превратилось в целую проблему. Седьмая рота была разбросана по четырнадцати береговым позициям. Лейтенант Росе распорядился, чтобы командиры позиций (в большинстве случаев это были не офицеры, а сержанты) определили ту треть своих солдат, которым они дадут отпуск, и представили поименные списки. Терберу поручалось составить такой список для службы КП, Старк распределял увольнительные среди поваров.

По неписаному закону командир подразделения уходит в увольнительную последним, только когда все его солдаты уже отгуляли. Поэтому сержанты, вынужденные оставаться на позициях (в отличие от офицеров сержанты не гнушаются вступать в сделки с рядовым составом), по мелочам наживались на тех, кого отпускали в город: накануне шестого января в роте шел оживленный обмен дружескими рукопожатиями, валютой, сувенирами, и немало котирующихся на вес золота, до обидного недолговечных бутылок виски перекочевали от прежних хозяев к новым.

Честь не позволяла Терберу и Старку внести в списки собственные фамилии, но мудрый Тербер своевременно позаботился, и оба все равно получили увольнительные. Он просто заполнил два бланка сверх выделенной ему квоты и заставил Росса их подписать. Такое нарушение этикета никого в роте не возмутило, а Росса и подавно. Лейтенант Росс мало-мальски соображал и не собирался рубить сук, на котором сидел. С того дня, как Тербер отказался от офицерского звания, он был в роте царь и бог, не то что во времена Хомса, когда лишь обманывал себя, будто вертит ротой, как хочет.

При раздаче увольнительных Старк содрал с кого-то пинту виски. Они ее выдули по дороге в город. Первый заход они сделали в «Алый бубон» к Чарли Чану. В «Бубоне» народу было поменьше, чем в приличных барах. На улице не стояла очередь. И стойку облепили всего в три ряда. Первые шесть порций им пришлось опрокинуть стоя, в общей толкучке, зато потом они отвоевали себе два места у стойки и засели пить по-настоящему.

— Уф-ф! — шумно выдохнул Старк, когда они наконец опустились на освободившиеся табуреты. — Боженька дал мне ноги, чтобы я маршировал, а не стоял по два часа в каждом вшивом баре. Сумасшедший дом. Даже хуже, чем в получку в Форт-Блиссе.

— Телбел, пливет! Салют, Сталк! — расплылся в улыбке Чарли. — Давно у моя не бывай. День-то какая замечательный, а?

— Да, денек хорош, — кивнул Тербер.

— До того хорош, что в самый раз напиться в доску, — проникновенно сказал Старк. — И намылить одному трепачу рыло. Так, чтоб он копыта откинул.

— Ты, Старк, техасец, чего с тебя взять? — сказал Тербер. — Техасцы — люди простые. Любят своих дружков, штат Техас и родную мать. А ненавидят негров, евреев, чужаков и безнравственных женщин. При условии, конечно, что не спят с ними сами.