Гюстав Флобер - Госпожа Бовари

Однако его упоение горем было неполно, так как близ него не было никого, с кем бы он мог им поделиться; и он стал ходить к старухе Лефрансуа, чтобы поговорить о ней. Но трактирщица слушала его одним ухом: у нее были свои неприятности; Лере учредил наконец свою линию дилижансов, под фирмой «Кареты Торгового посредничества», и Ивер, славившийся аккуратным выполнением поручений, требовал прибавки жалованья, грозя в случае отказа перейти к «конкуренту».

Однажды, когда Шарль поехал на Аргельский рынок продавать лошадь — свое последнее достояние, — он встретил там Родольфа.

Оба побледнели, увидя друг друга. Родольф, приславший только свою визитную карточку, пробормотал какие-то извинения, потом расхрабрился и довел свою самоуверенность до того, что предложил ему распить бутылку пива в кабачке. Стоял август месяц, и было очень жарко.

Облокотясь на стол, Родольф жевал сигару и болтал, а Шарль погрузился в мечтание, глядя на это лицо, которое она любила. Ему странно мнилось, что в этом человеке он улавливает частицу ее самой. Непонятное чувство он испытывал: ему хотелось быть этим человеком.

А тот продолжал говорить о посевах, о скоте, об удобрениях, затыкая повседневными фразами все щели и трещины, через которые мог бы проскользнуть какой-нибудь намек. Шарль не слушал его; Родольф видел это и следил за мыслями собеседника по изменениям его лица. Оно мало-помалу краснело, ноздри раздувались, губы дрожали; была минута, когда Шарль с такою мрачною злобой остановил взгляд свой на Родольфе, что тот в безотчетном испуге вдруг умолк. Но вскоре та же смертельная усталость запечатлелась в чертах Шарля.

— Я на вас не сержусь, — сказал он.

Родольф онемел. Шарль, захватив голову обеими руками, продолжал слабым голосом с покорностью безграничной скорби:

— Нет, я на вас больше не сержусь! — Он произнес даже, впервые в жизни, пышную фразу: — Во всем виновата судьба.

Родольф, руководивший этою судьбой, нашел, что Шарль слишком добродушен для человека в его положении, смешон и даже немного гадок.

На другой день Шарль пошел посидеть в беседке на старой скамье. Солнечные пятна пробивались сквозь трельяж; виноградные листья рисовали на песке свои тени, благоухал жасмин, небо синело, шпанские мухи жужжали вокруг цветущих лилий, и Шарль задыхался, как юноша, от смутного любовного волнения, наполнявшего его горестное сердце.

В семь часов вечера маленькая Берта, не видавшая его с полудня, пришла сказать ему, что обед готов.

Голова его упиралась в стену, глаза были сомкнуты, рот раскрыт; он держал в руке длинную прядь черных волос.

— Иди же, папа, — сказала она. И, подумав, что он с нею шутит, она слегка его толкнула. Он упал на землю. Он был мертв.

Тридцать шесть часов спустя, по просьбе аптекаря, прискакал доктор Канивэ. Он произвел вскрытие и ничего не нашел.

По распродаже имущества очистилось двенадцать франков семьдесят пять сантимов, которых барышне Бовари хватило на проезд к бабушке. Старуха в тот же год умерла; деда Руо разбил паралич, и девочку приютила у себя тетка. Она бедна и посылает ее зарабатывать кусок хлеба на хлопчатобумажную фабрику.

По смерти Бовари в Ионвиле переменились три врача, и ни один не мог ужиться: до такой степени тотчас же забивал их Гомэ. У него адская практика; власти смотрят на него сквозь пальцы, а общественное мнение к нему благосклонно…

Недавно он получил орден Почетного легиона.