Божена Немцова - Бабушка

Гортензия удержала портрет бабушки, а портреты внучат отдала ей. Родители были ими очень довольны, а бабушка всех более; Гортензия сумела одушевить эти лица, и бабушка, показывая кому-нибудь портреты, а их должны были видеть все знакомые, — имела полное право замечать: «Только что не говорят!» Несколько лет спустя, когда детей уже не было дома, она иногда говорила: «Хотя между простыми людьми нет обыкновения срисовывать себя, но обыкновение это тем не менее хорошо. Хотя я хорошо помню всех их, но по прошествии нескольких лет память у человека бледнеет, образы теряются. А теперь какое для меня удовольствие посмотреть на эту картинку!»

С господских полей свозились последние снопы. Зная, что княгиня, спешившая с Гортензией в Италию, не останется долго в своем поместье, управляющий назначил праздник жатвы по окончании жнитва пшеницы. Кристла были самая красивая и на все способная девушка во всем околотке. Бабушка угадала: ее выбрали подать венок княгине. За замком было большое место, поросшее частию травой, а частию занятое высокими стогами соломы. На лужайке парни воткнули в землю высокую палку, украшенную листьями, лентами, красными платками, развевавшимися в виде знамен. Между листьями были намешаны полевые цветы и колосья. Вокруг столов сделали лавочки, выстроили из веток беседки; вокруг разукрашенного дерева утоптали землю для танцев.

— Бабушка, бабушка! — говорила Кристла: — Вы все время утешали меня, я жила только вашими словами. Миле я послала целое беремя надежд; но вот уже и праздник жатвы, а мы до сих пор не знаем, чего ожидать. Скажите мне, прошу вас, не были ли ваши слова пустым утешением, чтобы нам легче было отвыкать?

— Глупо было бы утешать вас таким образом, дурочка! Что я сказала, на том и стою. Завтра оденься получше, княгиня это любит. Если я буду жива и здорова, приду посмотреть на вас и, если ты захочешь, я скажу тебе всю правду, — отвечала с улыбкой бабушка. Впрочем, она знала вперед что будет, и если б она не обещала княгине молчать, то не замедлила бы избавить Кристлу от мучительного сомнения.

Все ходившие на барщину и вся дворня собрались на другой день на зеленой лужайке, одетые по-праздничному. На телегу положили несколько снопов, запрягли в нее лошадей, увешанных лентами, один из парней сел кучером, на снопы села Кристла и еще несколько девушек, остальная молодежь стала попарно вокруг воза, а старики поместились позади их. Жнецы несли серпы и косы, а жницы — серпы и грабли. У каждой за шпензером был букет из колосьев, васильков и других полевых цветов; парни украсили цветами свои шапки и шляпы. Парень ударил лошадей, они тронулись, жнецы запели и с песнью направились к замку. Пред замком телега остановилась, и девушки слезли. Кристла взяла венок из колосьев, лежавший на красивом платке, молодежь встала позади нее, и с песнью все вошли в сени, где в ту же минуту явилась и княгиня. Кристла, дрожа от страха, краснея от стыда, заикаясь, с потупленным взором, пожелала княгине скорой и благополучной уборки хлеба, и пожелав притом хорошего урожая на будущий год, положила венок к ногам княгини. Жнецы, взбросив вверх шапки, пожелали своей госпоже здравствовать многия лета, за что княгиня приветливо поблагодарила их, приказывая управляющему напоить и накормить их.

— Тебя же, милая девушка, я особенно благодарю за доброе желание и за венок, — говорила она Кристле, вешая венок на руку. — Я замечаю, что все становятся попарно, а ты одна; может быть, я лучше отблагодарю тебя, если сыщу тебе танцора.

С этими словами княгиня с улыбкою отворила дверь в зал, и оттуда вышел Мила, одетый в сельское платье.

— Дева Пресвятая, Якуб! — вскричала Кристла, и непременно упала бы на пол от радостного испуга, если бы Мила не поддержал ее.

Княгиня тихо удалилась в зал.

— Пойдемте! Пойдемте! — гнал Мила: — княгиня не желает, чтоб мы благодарили ее.

Вышедши на двор, он поднял вверх кошелек и сказал: — Это мне дала барышня, чтоб я разделил между вами. На, приятель, раздели сам, — добавил, подавая деньги Томшу, который, как и все, с удивлением смотрел на Милу. И только уже за замком все снова зашумели, и Якуб, обняв крепко любимую девушку, сказал всем, что своим выкупом он обязан княгине.

— И бабушке, — добавила Кристла, — если б ее не было, не было бы ничего.

Начались танцы. К жнецам присоединились чиновники со своими семьями, Прошек, охотник, мельник. Бабушка же пришла раньше всех: ее тянуло туда желание посмотреть на свидание двух, дорогих для нее, существ. Кристла и Мила почти обнимали ее.

— Меня не благодарите, я только сказала об этом, княгиня помогла, а Бог благословил.

— А вы, бабушка, — шутя журила ее Кристла, — знали еще вчера, что Мила пришел и спрятан у Вацлава, а ничего не сказали.

— Я не смела. Впрочем, я сдержала свое слово, что ты скоро его увидишь. Помни, девушка, что претерпевый до конца спасен будет.

Музыка, шум, песни и смех раздавались около украшенного дерева. Паны-писаря танцевали с простыми сельскими девушками, а дочери чиновников не стыдились становиться в кружок с сельскими парнями; и те и другие выбирали нравящихся танцорок и танцоров. Пиво, сладкая росолка и танцы разгорячили головы, а когда княгиня с Гортензией пришли посмотреть, и молодежь танцевала перед ними национальный танец, то веселость достигла высшей степени, застенчивость исчезла, шапки и шляпы полетели в воздух, и каждый кричал: «Да здравствует наша княгиня!» Беспрестанно провозглашались тосты за ее здоровье, княгиня и Гортензия были довольны и заговаривали то с тем, то с другим. Гортензия пожелала счастия Кристле, когда она целовала ее руку, поговорила с мельником, с охотником и наконец обе они с княгинею обратились доверчиво к бабушке, причем управляющая с дочерью пожелтели от злости: они терпеть не могли бабушку, мешавшую всем их замыслам. Но когда отцы, сидевшие вокруг стола и достаточно подпившие, начали ругать писарей и управляющего, когда один из них, схватив кружку, хотел попотчевать княгиню и начал бранить Томша, не пускавшего его, тогда княгиня поспешила удалиться. Через несколько дней после праздника жатвы она уехала с Гортензией в Италию. Перед отъездом Гортензия дала бабушке гранаты, чтоб она подарила их Кристле к свадьбе.

Бабушка успокоилась: все устроилось по ее желанию. Только одна забота еще тяготила ее: письмо к Иоганке. Терезка могла бы его написать, но тогда письмо было бы не такое, какое бабушке хотелось написать. Поэтому она в один прекрасный день позвала Барунку к себе в комнату, заперла дверь, и показывая на стол, где были приготовлены лист бумаги, чернила и перо, сказала:

— Сядь-ка Барунка, будешь писать письмо тете Иоганке.