Оноре Бальзак - Страсть в пустыне

Убедившись в том, что вполне умиротворил свирепость своей своенравной компаньонки, к счастью удовлетворившей свой голод прошлой ночью, он встал и вышел из пещеры. Леопардица позволила ему это, но когда он начал подниматься на холм, она прыжками, с легкостью воробья, скачущего с ветки на ветку, догнала солдата и стала тереться о его ногу, как кошка выгибая спину. Затем она посмотрела на своего хозяина глазами, жестокий блеск которых несколько смягчился, и издала рычание, которое натуралисты сравнивают со звуком пилы.

«Однако, как она требовательна!» — воскликнул француз, улыбаясь. Он принялся играть ее ушами, ласкать ее живот и энергично чесать ей голову ногтями. Осмелев от успеха, он стал щекотать ей голову острием своего кинжала, нащупывая место для удара. Но кости черепа были очень тверды, и он испугался, представив себе что будет, если он потерпит неудачу.

Султана пустыни поощряла действия своего раба, поднимая голову, вытягивая шею и принимая позы, выражающие удовольствие. Внезапно француза осенила мысль, что если вонзить кинжал в шею дикой принцессы, то тогда ее можно было заколоть одним ударом. Но когда он уже занес кинжал, чтобы привести эту мысль в исполнение, леопардица, несомненно удовлетворенная, грациозно повалилась у его ног на землю и стала бросать на него время от времени взгляды, в которых, несмотря на всю ее звериную природу, едва заметно светилась нежность.

Прислонившись спиной к пальме, бедный провансалец ел финики и вопрошающе смотрел то на пустыню, откуда могло придти спасение, то на свою грозную спутницу, следя за ее сомнительным благодушием. Каждый раз, когда он швырял финиковую косточку, леопардица следила за ее полетом с нескрываемым недоверием. Она изучала человека с почти деловой холодностью, но результат как будто оказался в пользу француза, поскольку, когда он закончил свою жалкую еду, она облизала его сапоги своим шершавым языком и сняла набившуюся в их складки пыль.

«Интересно, когда она проголодается?» — подумал провансалец.

Несмотря на трепет, который вызвала в нем эта мысль, солдат стал с любопытством изучать пропорции леопардицы, несомненно представлявшей один из самых прекрасных экземпляров своего вида. Она была три фута в высоту и четыре фута в длину, не считая хвоста. Хвост, это мощное оружие, круглое, как дубинка, был длиной почти в три фута. Ее большую, как у львицы, голову отличала редкая изысканность; и хотя в ее облике преобладала холодная тигриная жестокость, но также просматривались черты коварной женщины. Наконец, было в повадках этой царственной отшельницы нечто от свирепой веселости пьяного Нерона: утолив жажду крови, она желала играть.

Француз попробовал ходить вверх и вниз по холму, и леопардица отпускала его, при этом провожая взглядом не столько преданной собаки, сколько ангорской кошки, не доверяющей никому, даже собственному хозяину. Осмотревшись вокруг, солдат заметил у источника останки своей лошади — леопардица приволокла ее от того места, где лошадь пала. Две трети туши было сожрано, и это его успокоило. Ему стало понятным отсутствие леопардицы и то уважение к его жизни, которое она проявляла пока он спал.

Первая удача вселила в него безумную идею: устроить приятную совместную жизнь с леопардицей, всячески ее умиротворяя и пользуясь ее расположением. Будущее уже не казалось ему таким безысходным.

Ему польстило, когда леопардица едва заметно вильнула хвостом при его приближении. Уже без страха сел он рядом и начал с ней играть. Он брал в свои руки ее лапы и морду, тянул ее за уши, переворачивал на спину и с силой поглаживал ее теплые шелковистые бока. Леопардица позволила ему все, и когда он захотел пригладить мех на ее лапах, она осторожно спрятала свои страшные когти, формой напоминавшие дамасскую саблю.

Держа руку на рукоятке кинжала, француз все еще раздумывал, а не всадить ли его в живот своей слишком доверчивой спутницы, но побоялся, что она задушит его в предсмертных конвульсиях. Кроме того, сердцем он чувствовал нечто вроде угрызений совести, призывавших его с уважением относится к существу, не причинившему ему никакого вреда. Ему казалось, что посреди этой безбрежной пустыни у него появился друг. Невольно ему вспомнилась женщина, которую он когда-то любил и которой не без сарказма дал прозвище Миньона (Милашка), потому что всегда боялся, что в припадке ревности она ударит его ножом. Эти воспоминания юности подсказали ему назвать тем же именем леопардицу, чьей ловкостью и грацией он восхищался теперь уже с гораздо меньшим страхом.

К вечеру он так свыкся со своим опасным положением, что риск, которому он постоянно подвергался, даже начал ему нравиться. А его спутница усвоила привычку поднимать на него глаза, когда он фальцетом звал ее «Миньона».

Когда солнце садилось за горизонт, Миньона несколько раз испустила низкий тоскливый вой.

«Она хорошо воспитана, — усмехнулся про себя солдат, — раз приучена совершать молитву!»

— Пойдем, моя малышка, я уложу тебя спать, — сказал он ей, решив про себя бежать, как только она уснет, и найти на ночь другое убежище.

Солдат с нетерпением дождался часа побега и со всех ног бросился в сторону Нила. Но не успел он проделать по песку и четверти лье, как услышал все тот же похожий на звук пилы рык догонявшей его леопардицы. И он показался ему ужаснее звука ее прыжков.

«О, боже! — мрачно усмехнулся он про себя, — похоже она увлеклась мной. У нее видно никогда никого не было. Довольно лестно быть ее первым возлюбленным!». В это мгновение он провалился в зыбучий песок, из которого невозможно выбраться самому. Видя, что его все сильнее засасывает, он в ужасе закричал. Леопардица схватила его зубами за воротник и, отпрыгнув назад изо всей силы, как по волшебству вытащила его из смертоносной воронки.

— Ах, Миньона! — воскликнул солдат, благодарно лаская ее. — Теперь мы связаны с тобой и на жизнь, и на смерть. Но только без шуток, ладно? — И он возвратился в пещеру по своим собственным следам.

С этого дня пустыня стала казаться ему обитаемой. В ней было существо, с которым он мог говорить и чью свирепость ему удалось смягчить, хотя он и не находил объяснения их странной дружбе.

Как ни велико было его желание оставаться бодрствующим и быть начеку, он все же уснул. Когда он проснулся, Миньоны рядом не было. Он поднялся на холм и увидел ее в отдалении. Она приближалась к нему прыжками, что свойственно этим животным, которые не могут бегать из-за слишком гибкого позвоночного столба. Когда она подошла, он увидел, что ее челюсти в крови; солдат приласкал ее, и она громко заурчала, показывая, как ей приятно. В ее глазах было еще больше, чем накануне, нежности к провансальцу, обращавшемуся с ней так же, как обращаются с домашними животными.