Михаил Булгаков - Том 10. Письма, Мой дневник

Известно, что мадам Тубенталь поставила спектакль в Берлине 27 октября 1928 года, публика «горячо» приветствовала артистов и постановщиков.

Литературная газета, 28.07.92. Затем — Источник, 1996, № 5, с. 115. Печатается по тексту журнала «Источник». Комментарии В.И. Лосева.

В конце 1929 года яростная борьба вокруг пьесы «Бег» перешла в плоскость сугубо политическую. Да и борьбой все происходившее назвать было нельзя — пьесе и ее автору учинили погром. Такого погрома, возможно, не знает история литературно-политической критики.

Одним из первых выстрелил И. Бачелис огромной статьей в «Комсомольской правде» (23 октября 1928 г.). Назвав авторские идеи «философией разочарованного таракана», И. Бачелис так закончил свою «философскую» статью: «Булгаков назвал „Бег“ пьесой „в восьми снах“. Он хочет, чтобы мы восприняли ее, как сон; он хочет убедить нас в том, что следы истории уже заметены снегом; он хочет примирить нас с белогвардейщиной. // И усыпляя этими снами, он потихоньку протаскивает идею чистоты белогвардейского знамени, он пытается заставить нас признать благородство белой идеи и поклониться в ноги этим милым, хорошим, честным, доблестным и измученным людям в генеральских погонах. //И хуже всего то, что нашлись такие советские люди, которые поклонились в ножки тараканьим „янычарам“. Они пытались и пытаются протащить булгаковскую апологию белогвардейщины в советский театр, на советскую сцену, показать эту, написанную посредственным богомазом икону белогвардейских великомучениковсоветскому зрителю. // Этим попыткам должен быть дан самый категорический отпор».

Весьма примечательно, что И. Бачелис, как и многие другие «критики», заметил и более всего ополчился против тонко замаскированной национальной идеи в пьесе. «Очень характерно, — отмечал он, — что в пьесе Булгакова озлобленному растоптанию и ядовитым издевательствам подвергаются буржуа и капиталист Корзухин. Белое движение оказывается в пьесе не связанным с классом Корзухиных, классовая сущность белогвардейщины выхолащивается и искажается {44} ; и тогда белая идея становится знаменем не буржуазии как класса, а знаменем горстки рыцарей... честных и чистых...» Видимо, Булгаков не стал бы спорить с критиком по поводу его любопытных наблюдений, тем более что в данном случае они были верны. Но за такие идеи приходилось платить по большому счету.

В прессе поднялся гвалт. Причем гвалт многожанровый — статьи, стихи, поэмы, доносы. Объединял их глумливо-издевательский тон, переходивший в брань. Мы не приводим здесь выдержки из сочинений таких известных деятелей, как Л. Авербах, В. Киршон, О. Литовский, Ф. Раскольников и многих других — они писали примерно то же самое, что и о «Днях Турбиных», но отметим лишь «кусателей» второго эшелона, стремившихся не отстать от асов по угроблению писательских талантов. Некий Г. Рыклин из «Известий» не преминул включить в свой фельетон такую «шутку:

— Шлыхали, Икш арештован...

— Шлыхали, Эншке вошштание...

— А Шытина пытают...

— А Булгакова раштреляли на Багровом оштрове...» (Известия, 23.12.28.)

Еще один «шутник», некий Первомай Пленумов, поздравляя МХАТ с тридцатилетним юбилеем, преподнес такой «букет из колючек»:

(Вечерняя Москва, 23.11.28).

Но преобладали все-таки материалы погромного характера, помещаемые под такими характерными заголовками, как «Ударим по булгаковшине!», «„На посту“ против булгаковщины», «„Бег“ назад должен быть приостановлен» и т. п. Не полагаясь только на прессу, некоторые писатели и драматурги направляли письма-доносы на Булгакова в ОГПУ, лично Сталину. Серьезнейший донос на Булгакова вождю написал драматург В.Н. Билль-Белоцерковский.

Не дремали и осведомители «органов опасности». Так, в сводке от 31 октября 1928 г. сообщалось, что «замечается брожение в литературных кругах по поводу „травли“ пьесы Булгакова „Бег“, иронизируют, что пьесу „топят“ драматурги-конкуренты, а дают о ней отзывы рабочие, которые ничего в театре не понимают и судить о художественных достоинствах пьесы не могут». Весьма неприятная для писателя информация содержалась в агентурно-осведомительной сводке 5-го Отделения СООГПУ от 10 ноября того же года. В ней доносилось:

«М.А. Булгаков упоминал, что в связи с постановкой „Бега“ и кампанией „Комсомольской правды“ возможна отставка (начальника) Главискусства Свидерского, который настолько активно поддерживал „Бег“, что зарвался. Бранил Судакова, режиссера МХАТ, за его предложение „победить Булгакова“. Булгаков получает письма и телеграммы от друзей и поклонников, сочувствующих ему в его неприятностях. К нему приходил переводчик, предлагавший что-то перевести для венских театров.

О „Никитинских субботниках“ Булгаков высказал уверенность, что они — агентура ГПУ.

Об Агранове Булгаков говорил, что он друг Пильняка, что он держит, в руках „судьбы русских литераторов“, что писатели, близкие к Пильняку и верхушкам Федерации, всецело в поле зрения Агранова, причем ему даже не надо видеть писателя, чтобы знать его мысли» («Я не шепотом в углу выражал эти мысли»).

По содержанию доноса видно, что осведомитель был либо близок к Булгакову, либо общался с узким кругом друзей писателя. Сам Булгаков прекрасно знал, что доносят на него близкие ему люди. Видимо, образ Иуды-предателя в романе о дьяволе («Мастер и Маргарита») сформировался в процессе общения писателя с Лубянкой. Об этом свидетельствуют некоторые тексты из черновых редакций романа о дьяволе (самых первых) и сохранившиеся записи Булгакова в подготовительных материалах к роману и другим сочинениям. Так, в обрывках текста главы второй («Евангелие от дьявола») романа о дьяволе (первая редакция) прочитывается:

«История у Каиафы в ночь с 25 на 26... 1) Разбудили Каиафу... Утро...» И над всем этим текстом сохранилась запись Булгакова очень крупными буквами: «Delatores* — „доносчики“. Во второй редакции этой же главы уже четко прослеживается судьба Иуды. На заседании синедриона Иуда совершает предательство. Каиафа благодарит Иуду за „предупреждение“ и предостерегает его — „бойся Толмая“. Пилат, в свою очередь, после казни Иешуа приказывает Толмаю „уберечь“ Иуду от расправы. Но Толмай не смог предотвратить „несчастье“ — „не уберег“ Иуду. Таким образом, писатель с самого начала работы над романом придавал образу Иуды первостепенное значение, характер этого образа не изменился и в последующих редакциях. Предательство и трусость, трусость и предательство — суть главные пороки человека, о которых Булгаков писал не только в своем главном сочинении, но и в других произведениях. Но кто тогда мог предположить, что именно по доносам осведомителей-предателей, сохранившимся в недрах органа, впитывавшего, как губка, зафиксированные документально худшие качества человеческих существ, спустя многие десятилетия исследователи творчества Булгакова смогут восстановить важнейшие события и факты из творческой и личной жизни писателя?! Между тем именно так и происходит в настоящие дни. Приведем лишь один пример. В опубликованной недавно агентурной сводке ОГПУ от 28 февраля 1929 года говорится: „...Булгаков написал роман, который читал в некотором обществе, там ему говорили, что в таком виде не пропустят, так как он крайне резок с выпадами, тогда он его переделал и думает опубликовать, а в первоначальной редакции пустить в качестве рукописи в общество и это одновременно вместе с опубликованием в урезанном цензурой виде...“ Заметим, что лучшего подтверждения имеющейся версии о том, что Булгаков закончил первую редакцию романа о дьяволе в конце 1928 — начале 1929 года, придумать трудно. Это важно еще и потому, что в эту версию мало кто верил...