Михаил Булгаков - Том 10. Письма, Мой дневник

Впрочем, я бы не имел ничего против постановки „Бега“, если бы Булгаков прибавил к своим восьми снам еще один или два сна, где бы он изобразил внутренние социальные пружины гражданской войны в СССР, чтобы зритель мог понять, что все эти по-своему „честные“ Серафимы и всякие приват-доценты оказались вышибленными из России не по капризу большевиков, а потому, что они сидели на шее у народа (несмотря на свою „честность“), что большевики, изгоняя вон этих „честных“ сторонников эксплуатации, осуществляли волю рабочих и крестьян и поступали поэтому совершенно правильно.

...Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает [...] Конечно, очень легко „критиковать“ и требовать запрета в отношении непролетарской литературы. Но самое легкое нельзя считать самым хорошим. Дело не в запрете, а в том, чтобы шаг за шагом выживать со сцены старую и новую непролетарскую макулатуру в порядке соревнования... А соревнование — дело большое и серьезное, ибо только в обстановке соревнования можно будет добиться сформирования и кристаллизации нашей пролетарской художественной литературы.

Что касается собственно пьесы „Дни Турбиных“, то она не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, оставшееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: „Если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, — значит, большевики непобедимы, с ними, с большевиками, ничего не поделаешь“. „Дни Турбиных“ есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма.

Конечно, автор ни в какой мере „не повинен“ в этой демонстрации. Но какое нам до этого дело?“ (И.В. Сталин. Соч., т. 11, с. 328-329).

Но буквально через несколько дней Сталину пришлось выдержать яростный напор аудитории, требовавшей немедленно запретить „Дни Турбиных“. Правда, мотивы такого требования были несколько иные, нежели мотивы московской Кабалы.

В начале февраля в Москву прибыла делегация украинских писателей. 12 февраля делегацию принял Сталин, состоялась продолжительная беседа о литературе. Генсек спокойно рассуждал об особенностях национальной культуры и новой пролетарской литературы, а затем приступил к разбору конкретных произведений. Начал с „Дней Турбиных“, очевидно, предупрежденный об особом интересе присутствующих к этой пьесе. Более подробно и более доходчивым языком Сталин повторил все то, что он написал в письме к Билль-Белоцерковскому. Несколько раз его прерывали недовольные голоса. Затем гостям предложили выступить. Каждый из выступавших непременно высказывал резко отрицательное отношение к „Дням Турбиных“. По их мнению, пьеса искажала исторический ход событий на Украине, революционное восстание масс против гетмана показано в „ужасных тонах“ и под руководством Петлюры, в то время как на самом деле восстанием руководили большевики, в пьесе унижается украинский народ (как заметил один из выступавших: „...стало почти традицией в русском театре выводить украинцев какими-то дураками или бандитами“) и т. д. Но истинное мнение делегации выразил писатель А. Десняк, который без всяких уверток заявил: „Когда я смотрел „Дни Турбиных“, мне прежде всего бросилось то, что большевизм побеждает этих людей не потому, что он есть большевизм, а потому, что делает единую великую неделимую Россию. Эта концепция, которая бросается всем в глаза, и такой победы большевизма лучше не надо“.

Видимо, подобного рода признания очень не нравились Сталину, уже определившему свой политический курс на „единую и неделимую“, но в виде СССР. Именно эту булгаковскую „концепцию“ он и одобрял в пьесе „Дни Турбиных“ и, кстати сказать, в „Беге“. Именно поэтому он и защищал, в меру своих возможностей, пьесы Булгакова, да и самого писателя. Наглая же демонстрация украинскими писателями местного национализма и их неприятие „Дней Турбиных“ все-таки вывели из равновесия Сталина, хотя он еще дважды пытался их переубедить ( Сталин:Насчет „Дней Турбиных“ — я ведь сказал, что это антисоветская штука, и Булгаков не наш... Но что же, несмотря на то что это штука антисоветская, из этой штуки можно вывести? То, чего автор сам не хотел сказать. И основное впечатление, которой остается у зрителя, — это всесокрушающая сила коммунизма. Там изображены русские люди — Турбины и остатки из их группы, все они присоединяются к Красной Армии как к русской армии. Это тоже верно. (Голос с места: С надеждой на перерождение.) Может быть, но вы должны признать, что и Турбин сам, и остатки его группы говорят: „Народ против нас, руководители наши продались. Ничего не остается, как покориться“. Нет другой силы. Это тоже нужно признать... Я против того, чтобы огульно отрицать все в „Днях Турбиных“, чтобы говорить об этой пьесе, как о пьесе, дающей только отрицательные результаты. Я считаю, что она в основном все же плюсов дает больше, чем минусов). Не встретив понимания аудитории, Сталин раздраженно спросил:

— Вы чего хотите, собственно?

И в ответ начальник Главискусства Украины А. Петренко-Левченко, ничуть не испугавшись генсека, заявил:

— Мы хотим, чтобы наше проникновение в Москву имело бы своим результатом снятие этой пьесы.

Голос с места.Это единодушное мнение.

Голос с места.А вместо этой пьесы пустить пьесу Киршона о бакинских комиссарах.

Однако Сталин не уступал и продолжал настаивать на своем:

— Если вы будете писать только о коммунистах, это не выйдет. У нас стосорокамиллионное население, а коммунистов только полтора миллиона. Не для одних же коммунистов эти пьесы ставятся. Такие требования предъявлять при недостатке хороших пьес — с нашей стороны, со стороны марксистов, — значит отвлекаться от действительности... Легко снять и другое, и третье. Вы поймите, что есть публика, она хочет смотреть. Конечно, если белогвардеец посмотрит „Дни Турбиных“, едва ли он будет доволен. Если рабочие посетят пьесу, общее впечатление такое — вот сила большевизма, с ней ничего не поделаешь. Люди более тонкие заметят, что тут очень много сменовеховства... Вы хотите, чтобы он {45} настоящего большевика нарисовал? Такого требования нельзя предъявлять. Вы требуете от Булгакова, чтобы он был коммунистом, — этого нельзя требовать... Там {46} есть и минусы, и плюсы. Я считаю, что в основном плюсов больше».

Присутствовавший здесь же Каганович, видя, что дискуссия затягивается при отсутствии какого-либо взаимопонимания, предложил:

— Товарищи, все-таки, я думаю, давайте с «Днями Турбиных» кончим. (См.: Искусство кино, 1991, № 5, с. 132—140).