Анастас Павлов - Славный мальчишка

«КТО СЕЕТ ВЕТЕР, ПОЖНЕТ БУРЮ»

а «кто сеет бурю, пожнет гром». Славный мальчишка был глубоко убежден, что если и дальше продолжать, то тот, «кто посеет гром, пожнет громоотводы». И не знал только сеятель, что же он пожнет и вообще состоится ли жатва. Есть такие грозные поговорки, целая связка — от них волос дыбом поднимается. В них во всех глубоко прячутся скрытые мысли. И еще одного не знал славный мальчишка: что сегодня он посеял в школе? Громоотводы или наоборот?

Вечером он чинно и благородно сидел в своей комнате и для отвода глаз держал перед собой учебник географии. Время от времени к нему заходили то мать, то бабушка и подозрительно посматривали: чего это он так притих. Тут что-то нечисто!

Когда он был маленьким, и если случалось набедокурить, его наказывали — ставили в угол, в тот самый, в котором сейчас стоит телевизор. «Только посмей шевельнуться! И подумай хорошенько над тем, что ты натворил!» Перед носом грозили пальцем и оставляли одного «думать». Он стоял в углу и, конечно же, не думал. И так очень хорошо знал: обливаться водой с головы до ног — плохо, нехорошо и свежую газету рвать. А однажды, когда он остался минут на пять дома после обеда один, он расколотил кофейную чашку. И тут же сам пошел и стал в угол, опустив голову. Так и застали его родители, в углу. Потом еще долго они рассказывали об этом случае знакомым… Да-а, тогда, хотя он и был маленьким и вроде бы глупым еще, в жизни все для него было яснее ясного. А теперь?

Теперь его беспрерывно сосало какое-то беспокойство. И даже когда он не чувствовал за собой никакой вины — все равно ждал наказания.

Оги, после того случая с Людовиком XXVI, самым прилежным образом учил уроки по истории. И это несмотря на то, что он уже не собирался быть профессором, а хотел стать футболистом. Он страшно не любил, чтобы над ним смеялись. Геродот же не любил ставить двойки и каждый раз, когда входил в класс, пристально смотрел на Оги. Ждал, когда тот сам поднимет руку. Но Оги опускал глаза.

— Я знаю урок, но терпеть не могу сам напрашиваться, — говорил он Румену в пятницу. — Как только направлюсь к доске, все вылетает из головы. Ну, прямо-таки все-все до капельки. Я не могу так, как другие: та-та-та, будто пулемет. А если кто еще и руку поднимает, совсем теряюсь.

— Тогда выучи два первых предложения наизусть. Как стихотворение. Важно начать.

Они вместе шли в школу. Миновали уже два переулка, пинками подгоняли пустую коробку из-под сигарет. Наконец, коробка свалилась в открытое окошечко какого-то подвала. И мальчишки опять задумались. Не доходя до школы, Румен вдруг остановился и хлопнул Оги по плечу.

— Оги! Я сегодня открою ему глаза. Будь спокоен! Пусть Геродот знает…

— Но, Румен, ты только никому не говори, ладно…

— Что ты! Молчу как рыба.

Румен подговорил Венци. И тот уже в первый же перерыв обманул Оги, сказав ему, будто на улице, тут недалеко, почти возле самой школы, стоит иностранная машина — длиной метров семь, амфибия. Он чуть было не выпалил — вертолет. Удивительная машина! Как только кончился урок, Оги пробкой вылетел из класса.

Тогда славный мальчишка встал в дверях.

— Все по местам! — приказал он.

— Что еще? — разозлился Марин.

— Слушайте! Тихо, вы, там!

По собственному рецепту он наизусть запомнил два первых предложения приготовленной речи, но несмотря на это, у него никак не получалось гладко.

— Слушайте! Когда кого-нибудь вызывают к доске, он, он… старается вспомнить весь урок, одно знает, другое забыл, никак быстро не приходит в голову… С места легко. Если знаешь, поднимаешь руку. Встанешь, прокукарекаешь — и все. Правда же? А мы? Стоит учителю спросить, а бывает он еще не спрашивает, мы уже тянем руки, кричим. И тот, у доски, теряется, смущается. И обидно ему.

Славный мальчишка окинул взглядом класс.

— Если на уроке истории кто-нибудь поднимет руку, будет иметь дело со мной! Ясно?

Он хотел было добавить еще: «кто бы это ни был — мальчишка или девчонка — я расквашу его подхалимскую морду». Но сдержался.

— Это и все? — спросил Марин.

— Все.

— Фи-и, а я-то думал, он скажет бог знает что. У меня и привычки нет тянуть руку первым.

— Это только на уроке истории или вообще?

— На других уроках — по желанию.

Он распахнул дверь, и весь класс высыпал в шумный коридор.

— Румен! — дернул его за рукав Минчо. — Это что, испытание?..

— Румен! — боязливо спросил Сашко. — Это приказ Золотого Дракона, да?

— Не знаю, — ответил он им неопределенно, и сердце его сжалось от страха за друга.

Оги в самом начале немного сбился, перескочил через целое столетие. Геродот вопросительно завертел бородой, нацеливая ее на класс. Оги умолк и покорно опустил голову. Он не хотел видеть, кто первым поднимет руку. Он готов был и уши заткнуть, чтобы не слышать, кто первым закричит:

«Я! Я!»

Но никто руки не поднял. Никто не выкрикнул. Весь класс молчал. Напрасно учитель пытался встретиться глазами с кем-нибудь — взоры ребят ускользали. И даже самые сильные ученики отводили глаза в сторону.

— Да-а! — задумчиво прошептал Геродот.

И даже это, тихо сказанное словечко, громом пронеслось над притихшим классом.

— Кто скажет?

Обычно целый лес рук тянулся кверху — дети любили историю. Но сейчас каждый прятался за спину сидящего впереди, а на первых партах все уставились в пол.

Оги понял все. И начал сначала. Опять кое-что пропустил. Но под конец разошелся и отвечал толково. Учитель терпеливо задавал вопросы по прошлым урокам. И мальчишка отвечал. Когда Геродот задал ему последний вопрос, Оги задумался. Пожал плечами.

— Кто ответит?

Снова — молчание.

«Ясно! — сказал сам себе учитель. — Ты смотри, какие упрямые пацаны!»

В следующий перерыв школьный сторож подошел к двери их класса.

— Ребята, вы из какого класса?

— Из шестого «А».

— Румен Тодоров здесь?

— Я.

— Пойдем со мной! Заместитель директора вызывает.

Ноги под ним подкосились. По всему телу разлилась слабость. Румен поторопился уйти вперед, подальше от сторожа, а то еще другие ученики подумают, что он арестант.

— Ты что же это придумал, товарищ Румен Тодоров! — с насмешкой начал заместитель директора. — Нет! Нет! Я спрашиваю вовсе не для того, чтобы ты отвечал. Я сам отвечу. Во-первых, ты думал, что мы ничего не узнаем, дескать, все для нас останется тайной. Ошибаешься! Во-вторых, как ты думаешь, ты уже дорос до того, чтобы менять школьный порядок? А? Тебе сколько лет?

— Тринадцать.

— А мне уже сорок девять. Ты можешь сосчитать, во сколько раз это больше?

Он был математик.

— Можешь или нет?

— Три целых и десять в остатке.

— Правильно. Три целых и десять в остатке. И за все это время я ни разу не нарушил порядка. Ни тогда, когда был учеником, ни теперь — уже учителем! Что будет, если каждый станет нарушать школьный порядок? Наступит хаос!